Память его празднуется месяца сентября в 9-й день и месяца октября в 18 день

 + 1515

На другой день Рождества Богоматери Церковь Российская празднует вместе с праведными ее родителями память и своего праведника, угодившего Богу преподобным житием в пустыне, святого Иосифа, игумена Волоколамского. Нам осталось несколько современных описаний его жития; но всех полнее и назидательнее то, которое составил ученик его Савва Черный, епископ Крутицкий, ибо из обители пустынной Иосифовой, из дремучих лесов Волоколамских, дотоле неведомых, внезапно воссияли великие святители на первостепенных кафедрах отечественной Церкви, начиная с митрополитов. Такой духовный собор сумел образовать вокруг себя сей великий просветитель, оставивши нам под сим заглавием обличительную книгу против современных ему ересей и действительно бывший светилом своего века.

«И весь бе не от славных, в пределех града Волоколамска, нарицаемая Язвище, в ней же храм Пречистыя Богородицы честного Ея Покрова», - так начинает писатель житие преподобного Иосифа, указывая нам на смиренное место его рождения. Это была отчина его прадеда Александра, прозванием Санина, который выехал из Литовской земли и получил ее от великого князя Донского. Дед Иосифа, Григорий, постригся в монашество, как бы предзнаменуя тем благочестивое направление своего потомства, ибо и отец преподобного Иоанн, и трое братьев пошли тою же духовною стезею. 14 ноября 1440 г. родился у благочестивых родителей Иоанна и Марии Саниных младенец, нареченный в мире Иоанном, но прославившийся под иноческим именем Иосифа. По благоговейному обычаю того времени отдали они семилетнего отрока своего для обучения грамоте в обитель Крестовоздвиженскую в городе Волоколамске, под надзором опытного старца Арсения, от которого научился он не только первым началам словесным, но и началам иночества, так что, еще не дошед до возраста юношеского, уже возрос в страхе Божием. Поучаясь разумно, превзошел он всех своих сверстников и в один год изучил все псалмы Давидовы; на другой же год приступил к чтению прочих книг Божественного Писания и сделался чтецом и певцом в монастырской церкви. Окрестные жители изумлялись дарованиям отрока и помышляли в самих себе, как было некогда о Предтече Господнем: «Что будет отрок сей?» - ибо на нем пребывала благодать Божия, и он избегал всех детских игр и глумления.

Иван Санин из Волоколамских дворян как бы по крови был предназначен к иночеству. В роду его известно восемнадцать монашеских имен и только одно мирское. Из обители Воздвиженской перешел Иоанн в другую обитель Богоматери, что на Возьмище, в том же городе Волоколамске, и пребывал там неисходно до двадцатилетнего возраста. Прежде всех обретался он в храме на божественной службе и позже всех выходил, уклоняясь от сладкой пищи и строго исполняя все келейное правило. Рано начал помышлять юноша о суете всего временного, и в те годы, когда особенно свойственно увлекаться будущими надеждами, он уже думал об ее исходе и воздаянии за дела свои в нескончаемом веке. Когда решился бежать от мира и облечься в ангельский образ, его тревожила мысль: кто будет его руководителем на трудной стезе иночества. Изменился даже внешний его образ от сей постоянной думы и подвига иноческого, так что это заметил присный ему человек от рода боярского Борис Кутузов, с которым часто рассуждал он о суете мира. Они оба вместе старались изучить правила иноческой жизни святого Василия Великого, доколе не обретут себе желанного наставника, которому бы могли передать себя в безответное послушание.

Родители Иоанна иногда скорбели о совершенном отчуждении сына их от всего мирского, иногда же радовались, воздавая за него хвалу Богу, потому что сами шли путем заповедей Господних и преисполнены были страха Божия. Юноша Иоанн начал испытывать, нет ли где в окрестных пределах старца опытного, могущего его руководить. Услышав же, что есть такой муж недалеко, в пределах Тверских, в обители преподобного Саввы, именем Варсонофия, по прозванию Неумой, положил в сердце своем завет: быть во всем послушным старцу, хотя еще лично ему неведомому. С теплою к Богу молитвою тайно ушел он из своей родины в пределы Тверские; обитель сия находилась на пути от Твери в Торжок. Основатель, давший ей свое имя, удалился сам на святую гору Афонскую, поручив собранное им стадо сподвижнику своему Варсонофию; но он его передал брату своему, также Савве, а сам удалился в ближайшую от обители пустыню, где слава о его духовной мудрости привлекала к нему святителей и князей, и, по свидетельству святого Иосифа, старец сей даже обладал даром чудотворения. К нему он и пришел еще под мирским именем Иоанна просить себе руководства.

Игумен Савва гостеприимно пригласил пришельца в трапезу вместе с другими посетителями, но нескромные их речи за трапезою до такой степени возмутили душу целомудренного юноши, что он немедленно бежал в пустыню к избранному им старцу. Там, открыв ему свой тайный помысел, просил наставления, как ему спастись. Прозорливый Варсонофий, видя благое его намерение, не советовал ему оставаться в обители, но послал его в пределы Калужские, к святому старцу Пафнутию, который основался в Боровске и был известен праведною своею жизнью во всей окрестности. С послушанием принял Иоанн слово старца, не как из уст человеческих, но как бы из уст самого Бога. Поклонившись ему до земли, юноша просил себе старческих молитв и благословения и радостно отправился в путь, веруя, что обретет желаемое.

Преподобный Пафнутий, с юношеского возраста посвятивший себя иноческой жизни, провел около тридцати лет в Покровской обители города Боровска и уже более шестнадцати лет управлял вновь созданною им в тех же местах обителью, когда пришел к нему от старца Варсонофия новый искатель послушания иноческого. Иоанн застал его влекущим тяжелые бревна, несмотря на старческий возраст, наравне с прочею братией, с которою он разделял все черные работы; и утешился юноша, увидев в нем с первой поры исполнение слов Варсонофия. Ударили в колокол, и Пафнутий прямо с работы первый поспешил в церковь; тогда Иоанн пал к ногам его и заклинал именем Божьим причислить его, как заблудшую овцу, к избранному своему стаду. Преподобный спросил юношу, кто он и откуда. Иоанн же, не подымая лица от земли, умильно просил старца сделать его иноком. Тогда Пафнутий, убедившись, что не из какой-либо скорби или нужды жаждет он иночества, не усомнился постричь Иоанна, несмотря на юношеский возраст. Он постиг глубокий его разум и нарек ему в иночестве имя Иосиф, ради чистоты его духовной и телесной, и даже взял к себе в келью новопостриженного, чтобы самому руководить его в подвигах иноческих. Целомудренный Иосиф, как земля благая и плодоносная, во сто крат возрастил в себе посеянное духовным отцом его, в простоте сердечной все от него принимая с глубоким послушанием, как бы от самого Бога, так что в короткое время сделался и сам опытным в иночестве.

Находясь под непосредственным надзором старца, Иосиф безропотно проходил все трудные послушания монастырские, начиная с поварни и пекарни, дабы ничто во внутреннем быту обители не осталось ему чуждо. Впоследствии на него возложено было хождение за болящею братиею, и с непоколебимым терпением исполнял Иосиф сию трудную долж-ность, усердно удовлетворяя желания каждого из болящих, питая их, поднимая с одра и всячески утешая их; даже когда и сам бывал болен, продолжал служить им с чистою совестию, несмотря на свою немощь, как бы самому Христу. Испытанного в послушаниях внешних преподобный Пафнутий поставил эклесиархом в церкви, дабы в ней строго наблюдал за исполнением устава; а между тем, находясь непрестанно в обществе великого старца, Иосиф усовершенствовал по его примеру свой нравственный характер, отражая в себе, как в чистом зеркале, благой образ своего наставника, перед которым не могла укрыться ни одна его тайная мысль, не только слова или действия. Пафнутий предостерегал Иосифа по дару прозорливости о людях, коих общество могло быть ему опасно; когда однажды пришел навестить его житель родного города Волоколамска, преподобный велел юноше, угостив его, немедленно отпустить, потому что в молодости человек сей совершил убийство и беседа его могла быть гибельна для души. Наипаче умел он внушить Иосифу любовь к постоянным трудам и чтению Бо-жественных книг Священного Писания; он употреблял его и во внешних делах монастырских и таким образом постепенно возвел послушного ученика в меру возраста совершенства духовного. Семнадцать лет протекли незаметно для Иосифа под сенью мудрого руководителя.

Во время пребывания в обители Пафнутьевой сподобил его Господь призвать к жизни иноческой и своих родителей по плоти, о которых много молился, чтобы возгоралось их сердце желанием ангельского образа. Он предварительно открыл помысел свой старцу, и тот, видя его усердие и твердую волю, которой не могла повредить нежность родительская, часто совращающая неопытных с пути иночества, благословил ему иметь попечение об их старости и даже принять к себе в келью отца, чтобы успокоить его старческие годы сыновнею любовью.

Иосиф написал умилительное послание к матери, убеждая ее принять пострижение. Тронутая голосом сыновним, она, под именем Марии, постриглась в обители святого Власия, в родном ее городе Волоколамске, и тридцать лет пребывала там неисходно в строгом посте и воздержании, раздавая милостыню нищим и питаясь только хлебом и водою. Вероятно, в одно время с родителем вступили в иночество и два брата Иосифа, Вассиан и Акакий, водворившиеся в обители Пафнутьевой. Возрадовался духом Иосиф о внезапном отречении от мира всего своего семейства; старца же родителя взял к себе в келью и пятнадцать лет служил ему с сыновнею любовью и рабскою покорностью. Иоанн назвался Иоанникием в иноческом образе; сын его питал, как младенца, из собственных рук, подъемля с одра болезненного по телесной его немощи, при ослаблении рук и ног; он был ему вместе и старцем и наставником, утешая в унынии чтением Священного Писания, так что родитель, обливаясь радостными слезами, часто говорил ему в умилении сердечном: «Что воздам тебе, чадо, за твои труды, которые один только Бог вознаградить может? Ибо не я тебе, но ты мне отец, и в телесных нуждах и в духовных». Так, соблюдая до конца любовь сыновнюю, с миром отпустил он родителя в лучшую жизнь, а сам опять пребывал в послушании келейном у духовного своего отца. Видя его постоянно занимающегося уставом духовным, преподобный Пафнутий прорек о нем однажды, что после него он соберет свою, еще большую обитель; но Иосиф не слышал и не подозревал сего по глубине своего смирения.

Настало время разлуки с блаженным учителем; Пафнутий, предчувствуя близкое свое отшествие, собрал вокруг себя братию и предложил ей избрать на свое место настоятеля, так как ему предстояли уже смерть и Спасов суд. Общий плач был ответом на печальный зов старца, и все положились на его предсмертную волю. Тогда преподобный призвал Иосифа и ему предоставлял принять после себя управление обителью; но избираемый долго отрицался, по чувству своего недостоинства, доколе наконец, привыкши во всем быть послушным воле своего аввы, ни покорился ему и в этом, столь тяжком для него испытании своего смирения. Преподобный Пафнутий явил его всей братии и велел после своего исхода просить державного великого князя Иоанна Васильевича о назначении Иосифа игуменом в Боровский монастырь. С любовью приняла вся братия последнее извещение его воли и, когда предали земное земле, поспешила исполнить завещанное старцем. Огорчился державный о кончине святого мужа и спросил, кого благословил он на свое место. Услышав же имя Иосифа, обрадовался, потому что и до князя достигла молва о его добродетельной жизни; с любовью принял он нареченного игуменом и велел ему покориться воле усопшего. Митрополит Геронтий рукоположил его в священство и, благословив быть настоятелем обители Пафнутьевой, отпустил туда с честью. Новый игумен начал поучать братию пути спасения и утешил ее в горькой утрате, напомнив ей собою блаженного Пафнутия, ибо он как бы восстал от сна смертного пред осиротившею братиею в лице Иосифа. Все восхвалили Бога, давшего им опять великого старца в назидание братству. В скором времени обнаружилось, однако, что многое изменилось по смерти Пафнутьевой, и поколебалось в сердце его учеников то заветное послушание, которое полагал он в основание своей обители.

 Странствия Иосифовы

Иосифу желательно было, чтобы установилось общежитие в обители со всею строгостью, по уставу древних монастырей, и он старался внушить свою мысль братии; но не многие пристали к его совету. Заметив несогласие, обратился он с пламенною молитвою к Господу и Пречистой Его Матери, дабы исполнилось благое намерение, и как в прежние времена все было едино, так и при нем не было бы ничего частного во вверенном ему стаде. Чувствовал Иосиф, что прежде всего нужно ему обрести себе единомышленных между братией, и он открыл совет свой мужу жития крепкого Герасиму, прозванием Черный, который наиболее отличался своею строгостью. Одобрил старец благой совет настоятеля и сказал ему утешительное слово: «Дерзай, отче, ибо от Господа пришел тебе сей помысел; я с тобою буду и еще многие из твоей обители». И действительно присоединились к их числу иные строгие старцы: два брата Иосифовы, Акакий и Вассиан, бывший впоследствии архиепископом Ростовским, и другой Вассиан, прозванный Босым, потому что во всякую погоду ходил без обуви, Иона Голова и еще несколько, числом до семи. Они советовали Иосифу идти в другие русские монастыри, где от начала соблюдается устав общежития, дабы оттоле принести его для их обители. Понравился совет их Иосифу, и он, избрав себе старцем-наставником Герасима Черного, поступил совершенно в ученики его, как бы один из новоначальных. Тайно оставили они обитель, так что никто, кроме участников их совещания, не знал об их отшествии. Когда же странствовали по обителям, Иосиф везде являлся простым послушником, исправляя все черные работы, занимаясь в пекарне и поварне и иными меньшими службами, дабы никто не подозревал его духовного сана и легко было бы ему изучить внутренний быт каждой обители. Так достигли они Кириллова знаменитого монастыря, что на Белоозере, где соблюдалось общежитие не словом только, но и на деле. Служба Божественная совершалась с особенным вниманием, и самый напев был тихий и чинный; каждый из братии стоял на указанном ему месте от игумена, и никто не смел переходить с одного на другое; во время трапезы чтение было внятно от глубокого молчания братии; брашно же и питие раздавалось всем равное и все с благословением, а по келиям дозволялось вкушать только по крайней необходимости, ради немощи и старости, и не было никакого различия в одежде или обуви - одним словом, все было общее и единое у всех, по заповеди Апостольской. С утешением видел сей чудный порядок игумен Иосиф и, во всем совещаясь со старцем своим Герасимом, воздал хвалу Богу, ублажая и великого авву Кирилла чудотворца, положившего такое начало в своей обители. Иосиф, как бы новоотрекшийся от мира, принял там послушание в хлебне, а между тем тщательно испытывал у старцев весь чин и предания монастырские. До такой степени утешался он благочинием обители, где тогда игуменствовал Нифонт, что остался в ней более года, и еще дольше бы прожил, если бы не был открыт. Однажды, удалившись в уединенное место, совершал он обычное правило, но был подслушан братом, разделявшим с ним черную работу, который изумился, каким образом простой по виду его сотрудник читает наизусть Евангелие и Апостол. Вынужденный назвать себя, смиренный Иосиф бежал от воздаваемых ему почестей из любимой обители, которая одна, по словам его, соблюдала неврежденными все уставы Кирилловы, когда иные начали уже уклоняться от обычаев пустынных.

Любопытно слушать суждение самого Иосифа о некоторых современных обителях, сохранившихся в духовной его грамоте. Восхваляя смирение блаженного Сергия, который носил столь ветхие ризы, что его часто принимали за просителя, хотя был украшен всеми добродетелями от Бога, он говорит и об убожестве его обители, где самые книги писались не на хартиях, а на коре древесной. Потом Иосиф переходит к обители Кирилловой и говорит, что как сам Кирилл имел попечение о благочинии монастырском, так и доселе соблюдаются там его предания, подобно светильнику, поставленному на свещнике. Ученики его, сохраняя их в сердце, не дозволяют нарушать их не только простым инокам, но и своим настоятелям. Когда после кончины блаженного аввы и двух его преемников Иннокентия и Христофора пришел настоятель из чуждого монастыря и начал нарушать заповеданное Кириллом, то некто старец Досифей, жизни святой, с иными любителями иноческих преданий сильно ему воспротивились, хотя Досифей понес от него и раны за слово истины. Однажды он даже сброшен был с паперти церковной раздраженным игуменом и поднят замертво; но, очнувшись, продолжал обличение и готов был подвергнуться самой смерти за правду. Избрали другого игумена с такими же навыками и опять из чужой обители, который любил празднословить за трапезой и на соборном служении. Нашлись и другие исповедники истины, подобно Досифею, старцы Илия и Игнатий, которые, подвергаясь частым биениям от настоятеля, устояли, однако, в истине и принудили его удалиться. То же произошло и при третьем настоятеле, который, хотя и был постриженик монастыря Кириллова, но получил дурные навыки, скитаясь по чужим монастырям. Соборные старцы сперва старались наставить его на стезю отеческую, потом же, видя его упорство в нарушении преданий, не терпя долее такого позора, все удалились из своей обители, доколе князь удельный, услышав о ее запустении, велел избрать иного игумена, и вся братия возвратилась.

То же слышал Иосиф о святом старце Варфоломее, строителе Симонова монастыря, от великого старца Спиридона, бывшего игуменом Сергиевой лавры. Когда по отшествии святого Феодора, племянника Сергиева, на Ростовскую кафедру, а святого Кирилла - на Белоозеро начал нарушать архимандрит общежительные предания, то Варфоломей с иными старцами, в числе коих был и Иона, будущий митрополит всея Руси, еще тогда юный годами, не молчали о том, но возбраняли бесчиние, хотя и терпели скорби от настоятеля. И если бы не страх державного князя (великий князь Василий Дмитриевич вверил устроение обители Варфоломею), то жестоко пострадал бы сей старец, он же непрестанно подвизался словом и делом, с кротостью и любовью, изгоняя из обители непокорных, и, ради его трудов и сущей с ним братии, все было там благоговейно. Посему и Господь его прославил по блаженной кончине и показал его некоему благочестивому человеку стоящим на том же месте, где он имел обычай молиться, как некогда являлись и другие святые мужи после своего преставления ради блаженной их жизни.

Видели мы, - продолжает преподобный Иосиф, - и блаженного Савву, который настоятельствовал пятьдесят лет в Тверских пределах и столько имел попечения о своей пастве, что всегда стоял с посохом в руках у дверей церковных, и если кто из братии не приходил к началу или исходил прежде конца службы или переходил с места на место и беседовал, то строго это возбранял и обличал; противящихся и непокорных за многое их бесчиние иногда наказывал он жезлом или посылал в затвор, ибо умел быть и строгим и милостивым, судя по тому, как сего требовал порядок церковный. Однажды бесчинный инок, раздраженный обличениями настоятеля, бросился на него и исторг ему почти всю бороду, так что братия едва могла отвлечь разъяренного. Иноки спросили блаженного Савву, как велит наказать виновного. Он же отвечал: «И жезлом я бью, и в затвор посылаю, монастырского ради бесчиния и братской обиды, свои же обиды не подобает мстить, но все терпеть». Видя брата кающегося, он вскоре простил ему, и тот пребыл в раскаянии до конца жизни. Когда однажды был мор и вымерли все священники, остался один Савва, чтобы посещать братию болящую и погребать усопших. Случалось, во время посещения приходили сказывать ему, что такой-то, другой брат, умирает и требует покаяния; Савва же отвечал: «Иди, брате, и скажи умирающему, да ожидает моего посещения». И действительно чувствовал болящий облегчение до его прихода и не отходил без причащения Святых Таин. Это бывало не с одним, не с двумя, но со многими, по свидетельству великого старца Варсонофия Неумоя, который был братом ему по плоти и временным начальником его обители при отшествии первого ее игумена на Святую гору.

Сорок лет провел в пустыне Варсонофий неисходно, погруженный в молитву и чтение Божественных книг, ничего не имея своего, ибо паче всего возлюбил нестяжание и христоподобную нищету; многого же ради внимания и чтения Священного Писания, он твердо знал его в назидание приходившим. Отовсюду к нему стекались миряне и духовные, и сам митрополит Фотий присылал к нему просить разрешения на некоторые изречения Священного Писания, а иногда случалось ему иметь о них словопрение. С клятвою свидетельствовали старцы, жившие в обители Саввиной, что однажды пришел к нему инок, будто бы с зовом от настоятеля для духовной потребы; прозорливый же Варсонофий, выходя из кельи, воззрел на икону Богоматери и сказал: «Ты, Пречистая Владычица, будешь хранительницею моим книгам». Оставшись в келье один, брат, искушенный диаволом, захватил все книги и хотел бежать; но едва приблизился к дверям келии, как, пораженный невидимою силою, упал мертвым. Так обрел его возвратившийся старец и стал над ним горько плакать, упрекая себя в нечаянной смерти брата. Умершего отнесли в монастырь для погребения, но во время отпевания блаженный Варсонофий проливал столь обильные слезы, что ими омочился помост церковный. Когда приступили к последнему целованию и открыли голову усопшего, он внезапно двинулся и воссел на одре и еще прожил многие годы в обители в подвигах добродетели. Когда достиг глубокой старости блаженный Варсонофий, игумен Савва велел взять его из пустыни в монастырь, и радостен был приход его для всей братии; он сделался целителем и врачом их душевных и телесных недугов. Все было благочинно в обители до кончины блаженных Саввы и Варсонофия, ибо они не допускали каждого творить свою волю. После же их преставления братия избрала себе настоятеля из другого монастыря, который не стал соблюдать общежительного предания старцев. Спустя несколько времени, явился нарушителю Савва и грозно сказал: «Окаянный, как дерзнул ты попрать благочиние иноческое моей обители?» Крепко бил он его жезлом, так что виновный не мог подняться с одра; по выздоровлении же не смел более тут настоятельствовать, но возвратился в свой монастырь.

В тех же пределах Тверских видел Иосиф еще одного благолепного старца пустыни Савватиевой Евфросина, родом из князей Теблинских, который жил в пустыне несходно шестьдесят лет, и к нему также приходили за советом миряне и духовные. Огорчившись частым нарушением своего безмолвия, бежал он в Великий Новгород и, обретши себе остров на озере Нево (вероятно, Конев или Валаам), там поселился на многие годы; но и туда начали к нему стекаться из окрестных сел с женами и детьми, и Евфросин снова принужден был удалиться в Савватиеву пустынь. По возвращении его великий князь Тверской Борис Александрович прислал к нему юную дочь свою, обрученную невесту великого князя Московского Иоанна III, с убедительною просьбою: исцелить ее от тяжкой болезни. На руках принесли бояре княжескую отроковицу к блаженному, умоляя его со слезами исполнить волю родительскую, и долго отрицался преподобный по чувству своего недостоинства. Бояре же, припав к ногам его, сказали: «Если исцелишь ее своими молитвами, то примиришь тем два царства христианские». Между тем до того усилилась болезнь княжны, что она упала как бы мертвою. Старец велел отнести ее, едва дышащую, в церковь, куда и сам за нею последовал. Став пред иконою Пречистой Девы с Предвечным Младенцем, начал он усердно молиться со многим рыданием и велел служить молебен Богоматери и великому чудотворцу Николаю; тотчас после молебна девица встала, и здоровою ее отвели к родителю, прославляя угодника Божия.

Тот же великий старец Спиридон, бывший игуменом Сергиевой лавры, поведал преподобному Иосифу, что когда новый чудотворец святитель Алексий создал два монастыря, Андрониев и Чудов, то у настоятеля первой обители Андроника были в числе учеников пресловутые иконописцы: Даниил и помощник его Андрей Рублев, которые до такой степени преуспевали в Божественной любви, что всегда мысль свою возводили от предметов вещественных к невещественным, взирая на живописуемые ими иконы Господа, Пречистой Его Матери и святых, и при этом воззрении исполнялись духовной радости, даже в те дни, когда не занимались живописью. Посему и Господь прославил их в час смерти; прежде преставился Андрей, потом и спостник его Даниил и, при последнем издыхании, видел спостника своего, призывающего его в бесконечное блаженство. И сам Спиридон в юности своей, отвергнув мирской мятеж, принимал поучения честных старцев, которых Митрополит Алексий испросил у преподобного Сергия для своей обители.

Видел преподобный Иосиф и блаженного старца Макария, игумена и создателя монастыря Колязинского, который рассказывал ему, что пришел вселиться на то место с семью старцами из монастыря Клобуковского, где был пострижен, в пределах Тверских. Житие их было столь назидательно, что из всех окрестных мест стекались к ним для духовного просвещения. Подивился им великий старец Митрофан, прозванием Бывальцов, только что возвратившийся со Святой горы Афонской, где прожил девять лет, и он говорил братии, что напрасно трудился, ходя во Святую гору, мимо Колязина монастыря, ибо и в нем все подобно киновиям, сущим на Афоне. Мы не видали прежних святых отцов, просиявших в нашей земле: Сергия, Варлаама, Кирилла и иных им подобных, – а только видели многих из их учеников, которые подражали им в добродетели, в постах, смирении и злострадании. Они прочитывали писания древних святых отец Антония, Пахомия и других – и их именами в сердце, как одушевленными образами их и печатью, очищались не только от грехов, но и от страстей. Таков был святой отец наш Пафнутий, ученик ученика Сергиева, старца Никиты, архимандрита Высоцкого. С ним пожил я многие годы, видя его труды постные и крепкую любовь, веру в Бога и упование на Пречистую Деву, ради чего сподобился он благодати презирать сердечные тайны и исцелять болезни, и поистине далек был своими обычаями от людей нынешнего века. Многих же других видели, а иных слышали, которые были святы и честны, иночески живя во всех обителях Русской Земли. С такими наставниками удобно было и преподобному Иосифу взойти на высоту иноческого совершенства.

В Саввину обитель пришел опять Иосиф со старцем своим Герасимом, избегая почестей Кириллова монастыря, и опять вменился в простых, но Господь не попустил, чтобы укрылся такой светильник. Случилось во время всенощного бдения, что все клирошане разошлись, как у них был обычай, дабы несколько отдохнуть, но не заметили, что никого не осталось для чтения кафизм; книга лежала на аналое, а чтеца не было. Игумен, озираясь направо и налево, не мог от стыда вымолвить ни одного слова. Сжалившись над ним, Герасим велел Иосифу встать с места своего и читать; Иосиф же знаком напоминал ему о своем обете, но Герасим повторил приказание. Повинуясь своему старцу, преподобный стал читать, но как бы малограмотный, по складам, заботясь о том, как бы его не узнали. Тогда Герасим с гневом закричал на него: «Читай, как умеешь», - и не смел более прекословить любитель послушания иноческого.4 «Бе же у Иосифа в язице чистота и в очех быстрость, и в гласе сладость, и в чтении умиление: никто бо в те времена нигде таков явися».90 Такое умиление было в его чтении, такая сладость и чистота в произношении, что игумен пришел в изумление, ибо трудно было найти в то время подобное чтение. Он умыслил послать гонца к великому князю Тверскому с просьбою, чтобы не выпускал из своей отчины столь искусного клирика; но Иосиф, проникнув тайную мысль игумена, побудил своего старца Герасима немедленно после чтения оставить обитель и бежать за рубеж Тверской, чтобы не быть застигнутым, и действительно уже была за ними погоня от князя, но они успели перейти рубеж его отчины.

Пока Иосиф странствовал по различным монастырям, скорбела братия Пафнутьевой обители, не имея о нем ни единой вести, и произошло общее смятение. Одни говорили, что он убит, другие предполагали другое, и все обратились к великому князю Московскому, прося разрешить их недоумение. Огорчился державный отшествием преподобного, размышляя сам в себе, не оскорбил ли его чем-либо. Он велел братии повсюду о нем разыскивать и известить его, если что услышат; но все старания их остались тщетными, ибо Иосиф покровен был Божественным Промыслом. Возвестили о том опять великому князю и просили себе другого игумена; он же отвечал: «Нет вам иного игумена, кроме Иосифа, испытайте вернее, жив ли он», - и удалилась огорченная братия от державного; один из них дерзнул даже хульно сказать: «Убиен или скитается, а нам только скорбь!» - но едва пришел он на свое подворье, как лишился рассудка и пребыл в таком положении до возвращения Иосифа. Возвратился наконец желанный игумен, и все приняли его с любовью, со слезами припадая к стопам его и не ведая от радости, о чем вопрошать. Тогда и похуливший его инок бросился к ногам его, прося себе прощения, и как только благословил его игумен, пришел в себя, как бы никогда не болел. Не долго, однако, оставался в обители своей преподобный Иосиф, не желая возбуждать неудовольствия строгостью общежительных правил. Сердце его воспламенилось огнем святой ревности и, не ведая сам, что над ним сбывается пророчество аввы его Пафнутия, решился основать собственную обитель. Взяв с собою семь единомысленных себе иноков, с их совета, втайне оставил он опять и уже навсегда Пафнутьеву обитель и удалился в родные ему пределы Волоколамские. Это было в 1479 г.

  Основание новой обители.

Давно уже слышал благочестивый князь Борис Васильевич Волоколамский о добродетелях преподобного Иосифа, желая его видеть, чрезвычайно обрадовался известиям, что хочет у него водвориться. Сам он пришел принять благословение святого мужа и предложил ему избрать любимое место в лесах его отчины, лишь бы только навсегда в ней поселился. Он дал ему опытного ловчего для избрания места, и, когда по указанно Иосифа ловец углубился в чащу леса, внезапно восстала ветреная буря, страшный вихрь ломал пред ним столетние сосны, так что в ужасе укрылся ловец от ярости стихийной. Когда же утихла буря, пошел он тем местом, где прежде всего прошел вихрь, и едва достиг той поляны, где теперь обитель, как блеснула яркая молния из туч, буря утихла, и солнечный свет внезапно воссиял. Изумился ловец нечаянному явлению и утаил оное в сердце своем, доколе не пришел сам Иосиф на то место и возлюбил его, тогда открыл ему ловец бывшее явление.

Иосиф немедленно поставил крест и икону Одигитрии и стал рубить лес для построения церкви; а между тем просил князя Волоцкого об укреплении за ним места, святителя же Новгородского Геннадия - о благословении для сооружения храма. Святитель поспешил прислать ему антиминс, и на память преподобного Илариона Далматского (6 июня) заложил Иосиф церковь во имя Успения Богоматери. Князь Борис присутствовал со своими боярами и вместе с преподобным положил сам первое бревно в основание церкви. Подражая благому примеру своего князя, все его отроки и бояре носили бревна, как простые труженики, Бога ради. В короткое время сооружена была церковь и освящена в самый день Успения Богоматери. Преподобный поспешил строить келии для помещения стекающихся братий, служб и трапезы, ибо по благословению Божию число их умножалось ежедневно. Но, трудясь весь день вместе с братиею над строением, ночь проводил он в одинокой молитве там, где водрузил сперва честный крест. Видя чрезвычайные подвиги старца и братии посреди совершенной их скудости, князь Борис часто посещал обитель и привозил с собою брашна, но братия небрегла о пище и питии, довольствуясь хлебом и простым зельем. Авва же радовался воздержанию учеников своих, и хотя не было еще в начале строгих правил общежития, оно устраивалось само собою на деле. «Поелику, - говорит сам Иосиф в своей духовной грамоте, - тогда еще было начало, тогда не было ни старейшей, ни меньшей братии, некому было отдавать приказания, некому и принимать их; притом была большая скудость в обуви и одежде и в самых кельях, а работа непрестанная и труды всяческие. Мы желали только одного, чтобы число братии умножалось, и снисходили понемногу к немощам их, ибо милостыня у общеживущих есть сострадание друг к другу и даже терпение смут от братии. Каждый заботился о спасении души своей, помышляя час своего исхода, и произвольно томил себя постом и молитвою, усердствуя друг перед другом в работах монастырских не как ленивый земледелец, за которым нужен присмотр для возбуждения, но, заботясь напротив того, чтобы иной более не потрудился: если кто хотел поднять тяжелое, братия ему возбраняли и сами то подымали - такова были взаимная ревность и любовь». Все труды совершались по указанию настоятеля, без всякого празднословия, с глубоким молчанием и в постоянной молитве, в рубищах вместо одежды, в лыковой обуви; а если кто приходил к ним трудиться из князей или бояр, то и его нельзя было отличить от прочей братии по одежде, и сам Иосиф был как бы один из просителей. С его благословения правило совершалось не вместе, но по келиям, сколько кто мог понести по совести; иной носил панцирь железный под свиткою, другой тяжелые железа и, сверх правил, полагал по две и по три тысячи поклонов, а иной никогда не ложился спать, как о том свидетельствуют жившие при начале обители. Трапеза была общая, и ничего не позволялось вкушать отдельно по келиям; Иосиф учил, что иноку подобает всегда от своей убогой пищи отделять часть для нищей братии, говоря: «Сия часть Христова». Церковь была холодная; добрые рабы Божьи выстаивали все богослужение в зимнее время в холодных одеждах, не смея сходить со своего места, хотя зима иногда была весьма суровая; но они согревались сердцем, помышляя о вечном пламени адском, более лютом, нежели временный мороз. После трапезы и повечерия все расходились по келиям, и никто не смел останавливаться на монастыре для суетных разговоров или выходить без благословения за ограду, и по окончании дня каждый должен был исповедовать помыслы свои отцу духовному;4 лишь совершенный запрет питий, «от них же пьянство бывает», и доступа в ограду монастыря женщин и «голоусых отроков» отличает Волоколамский быт от обычных русских монастырей.90 Некоторые не выносили строгого образа жизни и с ропотом удалялись, как некогда жители Капернаума от самого Господа, говорившие: «Жестоко есть слово сие, кто может его послушати?» (Ин. 6.60). Они оставляли обитель Иосифа с ропотом: «Жестоко есть житие таковое в нынешнем роде, кто может его понести»? Авва же молился о них, дабы Господь сего не поставил им в грех. Сам он служил во всем примером для братии, прежде всех приходил в храм, пел и читал на клиросе и говорил поучения; в общей работе предварял братию, изнуряя себя трудом, и вкушал пищу иногда через день, при непрестанных ночных молитвах, и никто не видал его дряхлым или изнемогающим; лице его всегда было светло, выражая духовную чистоту. Особенное внимание обращал он на душевное состояние братии, подкрепляя мудрые советы теплою молитвою; если кто стыдился открыть свои помыслы, сам он начинал о них беседу и подавал нужные советы. Ночью тайно обходил он келии, и если где слышал разговор после повечерия, то ударял в окно, показывая тем свой надзор. Однажды, обходя таким образом келии, увидел близ водяных ворот человека, похищающего жито из житницы; испугавшись старца, вор хотел бежать, но Иосиф подал знак рукою, чтобы оставался без страха, сам насыпал ему сосуды и поднял на плечи, но заповедал, чтобы впредь того не делал, а лучше бы в случае нужды приходил и открывал ему. Все было так просто в обители, что не знали затвора по келиям, и белье висело многие дни над рекою, но никто не смел к нему прикасаться.

Святость Иосифа уже начинала проявляться. Инок, по имени Виссарион, которого все любили за его сердечную простоту, видел однажды в утреню Великой Субботы, когда по обычаю православной Церкви игумен понес плащаницу с пресвитерами кругом церкви, белого голубя, воссевшего над главою старца; но никто из братии сего не видел, и все изумились, слыша, что новоначальный брат говорит о голубях в церкви, которых не было; после же службы донесли о случившемся авве, но он запретил выводить о том молву.

Мать преподобного Иосифа пожелала его видеть, потому что от самого времени его пострижения лишена была сего утешения, и пришла даже за два поприща от монастыря в надежде на свидание; но Иосиф оскорбился нарушением правил, которые сам старался ввести в обители о недопущении в нее женского пола. Он послал сказать матери, чтобы возвратилась в свою келию, потому что не может видеть лица его в сей жизни, но завещал ей молиться, чтобы в будущем веке Господь сподобил их видеть друг друга в радости преподобных, и мать смиренно послушалась строгого слова сыновнего; скоро постигла ее блаженная кончина. Сын ее Елеазар, также инок, пришел навестить болящую, и она начала просить у него мантии, чтобы ею облечься. Изумился Елеазар: «Для чего мантия изнемогающей на одре смертном?» Она же сказала ему: «Пришли за мною три Марии: Мария Магдалина, Мария Иаковля и Мария Египетская; разве не видишь, что они стоят около меня?» и к ним проговорила: «Иду с вами». Она несколько приподнялась и в том движении предала праведную Душу свою Богу в объятиях сыновних, последовав за соименитыми ей Мироносицами в жизнь вечную. Такова была блаженная кончина матери блаженного сына, и он воздал за сие хвалу Богу. При непрерывных стараниях преподобного начала процветать его обитель и обеспечивалось внешнее ее состояние богатыми вкладами. Князь Борис Волоколамский первый записал ей село свое Огнищево, а княгиня его Улиания - село Успенское и при нем пятьдесят рублей на строение храма каменного; много было других больших пожертвований от великого князя Московского, святителей и бояр и постригавшихся иноков княжеского рода. Сам преподобный Иосиф насчитывал не одну тысячу рублей от таких вкладчиков, помощью коих мог он и церковь каменную соорудить, расписать и снабдить ее нужною утварью. Преподобный совершил ее, к общему утешению братии, в 1485 г., а расписали ее искуснейшие живописцы Русской Земли: Дионисий с детьми своими, Владимиром и Федором, старец Вассиан и с ним два его братанича, Досифей и Ватан, бывший впоследствии епископом Коломенским.  И такие подвижники обретались в его обители, которые украсили собою кафедры святительские, как то: Даниил, будущий Митрополит всея Руси, и Вассиан, брат преподобного, будущий архиепископ Ростовский, Смоленский епископ Савва, Тверской Акакий и два Крутицких, Савва Черный и Нифонт.

Среди пострижеников монастыря с самого начала видим много бояр. Хотя упоминаются и люди от «простой чади», но в общем монастырь Иосифа, как ни один другой на Руси, сразу же принял аристократический характер.90

Из простых же иноков замечательны были строгостью жизни следующие: Герасим Черный, спутник Иосифа, занимавшийся постоянно вместе с ним списыванием Божественных книг и живший потом в затворе вне обители; Кассиан, по прозванию Босой, потому что ни летом, ни зимою не носил обуви, изнуряя себя зноем и стужею; он удостоился впоследствии быть восприемником от купели младенца, царя Иоанна. Иона Голова, в мире бывший приставником детей князя Бориса Волоколамского, бежал от гнева княжеского в обитель, потому что не досмотрел однажды за юным князем Феодором и тот, упавши, повредил себе язык. Покровительство Иосифа спасло его от гнева, и столь велика была молва о святой жизни Ионы, что проходившие мимо воины брали у него хлеб на благословение, а болящие просили его молитв ради исцеления. Племянник его Епифаний оставил также двор княжеский, чтобы по примеру дяди предаться безмолвной молитве; тело его найдено было нетленным через четырнадцать лет после его кончины. Дионисий, из рода князей Звенигородских, славился также своим благочестием в обители и исправлял послушание в пекарне за двух братий, полагая сверх того каждый день по три тысячи поклонов; но любя уединение, отпросился он у преподобного в дальнейшую пустынь, к Нилу Сорскому, и с ним удалился туда другой знаменитый инок из рода князей Смоленских - Нил Полев. И Андрей Голенин, из владетельного дома князей Ростовских, предал себя также руководству игумена Иосифа. Ловля зверей привела его к ограде монастыря; когда же вошел в церковь Божию и увидел Иосифа, совершающего Божественную службу, он пал к ногам его и просил немедленно постричь его в иноки, обещая, что не выйдет из храма, доколе не исполнится сие благочестивое желание; тут же, сбросив с себя богатую одежду княжескую, облекся он во власяницу, под именем Арсения; слуг своих распустил на свободу, имение оставил обители и отдан был на послушание Ионе Голове, при котором безропотно проходил самые трудные должности. После кончины князя Бориса Волоколамского сыновья его Феодор и Иоанн продолжали сохранять уважение к обители преподобного, тем паче что Иоанн был его крестный сын. Вскоре заболел он и, чувствуя приближение кончины, велел нести себя в монастырь к своему восприемнику; когда весть о том достигла до великого князя Московского, он повелел во всем исполнить волю юного князя, исключая пострижение в иноческий образ по молодости лет, и строго о том было заповедано Иосифу словом державного. Бояре с плачем окружали болезненный одр своего князя, ибо он был всеми любим и каждый готов был за него умереть; уже юноша лежал без дыхания, когда игумен вошел в его келию. Он велел престать от плача и спросил только, успел ли покаяться и приобщиться Святых Тайн умирающий князь. Услышав же, что нет, крайне огорчился о таком небрежении своего крестного сына. Игумен выслал всех из кельи, оставив при себе только старца Кассиана Босого, и вознес пламенную молитву Господу и Пречистой Его Матери о христианской кончине юноши; внезапно, как бы от сна, пробудился Иоанн и громко стал звать к себе Иосифа, требуя покаяния. Изумились бояре, услышав голос своего князя, и несколько отдохнули от плача; Иосиф же уверял их, что князь только спал и проснулся, и, немедленно исповедав его, сподобил причащения Святых Тайн. Тихою радостью исполнилось сердце Иоанна; умилительно благодарил он старца за то, что спас его от вечной смерти благовременным покаянием и, завещав обители волость свою Спасскую вместе со своими смертными останками, мирно предал дух свой Богу. Его положили подле отца, с правой стороны, в нижней церкви Успения Богоматери.

Благодетельное влияние Иосифа не ограничивалось одним монастырем, но распространялось и на всю Волоцкую область. Вся она, по выражение одного из писателей его жития, «прилагалась к доброй жизни, и имя Иосифово, как некое освящение, носилось в устах всех». Мудрость его наставлений, подкрепляемая словами Священного Писания, привлекала к нему многих. Державные и их сановники избирали его духовным отцом своим, почитая за счастье с ним беседовать; сохранилось несколько его посланий о епитимиях, к детям его духовным, из вельмож в мире живущих; не укрывалось от его внимания жестокое обращение господ с их слугами, и строго обличал их Иосиф, внушая им христианскую любовь. «Доходит до меня слух, - писал он к одному вельможе, -  будто ты весьма не милосерд и не жалостлив к своим слугам, будто они терпят великую нужду и скудость в телесных потребностях, страдают от голода и наготы. Поэтому я, грешный, вспомнив твою веру к Пречистой и ведая милости и любовь о Христе к нам, нищим, осмелился напомнить тебе от Божественного Писания, как должно господину обращаться со своими рабами. Священное Писание учит: миловать их как братию о Господе, питать и одевать, заботиться о спасении душ их и наставлять во всех благих делах, а горькая бедность доводит их до преступлений. Слово Божие грозит Страшным Судом тем жестокосердным, которые не заботятся о призрении и спасении подчиненных и забывают, что все суть создание Господне, все плоть едина, все помазаны одним миром и все в руке Господней, что Господь делает бедным, кого хочет, что все предстанем пред одного грозного Царя на нелицеприятном его судилище, где жестокие будут осуждены на вечное мучение. Евангелие говорит: «елика хощете, да творят вам человецы, тако и вы творите им» (Матф. 7.12). Тебя великий князь пожаловал, нужно и тебе быть милостивым к твоей братии; за сие получишь от Господа награду, уготованную милостивым». При такой обширной переписке, монастырских службах и трудах неутомимый старец имел еще время списывать по ночам Божественные книги: в описи книг 1573 г. упоминались письма Иосифовы: два Евангелия, Апостол, Псалтырь, Лествичник, сборник из отеческих книг, книга Григория Богослова, Богородичный канонник, служебник, и еще пополам со старцем Герасимом Черным написаны им Евангелие и две Триоди мелким почерком. Такова была изумительная деятельность старца; мы увидим последующие его занятия, любовь, которая внушала ему послания к господам о снисхождении к убогим, внушала и благодетельное к ним соболезнование, в годину общественных бедствий и болезней, но уже не порознь, а к целому окрестному населению, которое почитало его отцом своим и кормильцем.

От самого начала основания обители имели в ней постоянное прибежище все окрестные земледельцы: если кто утратит орудие земледельческое, если у кого украдут лошадь или домашний скот, тот прямо обращался к преподобному и получал от него цену утраченного, не говоря уже о припасах, им раздаваемых бедным. Поэтому и основание обители почиталось благодатным событием для земледельцев и даже было предзнаменовано. Рассказывал один из них, по прозванию Жук, что еще за несколько лет до пришествия Иосифова он и отец его слышали колокольный звон в своих дремучих лесах, как бы благовест к утрени или обедни, и полагали, что кто-либо тайно поставил в дебри церковь. Несколько раз ходили они ее отыскивать и однажды едва не заблудились, увлеченные далеко в лес таинственным звоном; но никто не мог им объявить, откуда звон, а многие, подобно им, его слышали.

Господь прославил своего угодника еще при жизни многими исцелениями болящих. Однажды, увидев бесноватого, велел он привести его в церковь и, поставив близ себя, принудил читать молитву Иисусову, присоединив к тому и свою усердную молитву, и таким образом изгнал из него нечистого духа.

 Подвиги Иосифа для защиты Церкви

До сих пор мы видели пустынные подвиги Иосифа, назидательные для тех, которые могли лично пользоваться его словом или примером. Теперь увидим его, выступающим на более обширное поприще, вместе церковное и гражданское, ибо он, как светильник на свечнике, воссиял светом своего богослова всей Русской Земле для обличения возникшей в ней ереси. Господь, уготовляющий по нужде времен свои благодатные орудия, послал великого просветителя Иосифа для рассеяния сего мрака и утверждения Православия на Руси, ибо твердый подвижник не усомнился говорить слово истины Державному и Митрополиту всея Руси, поколебавшемуся в истине.

Попущением Божиим, дабы явились по слову апостольскому искусные в вере, открылась около 1430 г. тяжкая ересь жидовская в Великом Новгороде, при архиепископе Геннадии и Митрополите всея Руси Геронтии. Жидовин Схария принес эту ересь в православное Отечество наше, в Новгород, который по своим связям торговым был в сношениях с Западом; оттуда распространилось лжеучение в столицу и проникло даже до двора великокняжеского. Ересь эта, называемая жидовствующею, вероятно, была сплетена с другою, более тонкою ересью, которая уже начинала распространяться в Европе, с лжеучением Социнианским, наводившим сомнение на догмат о Божестве Иисуса Христа. Иначе трудно объяснить, каким образом могли бы предаться жидовству лица светские и духовные высшего сана, ибо даже подозревались в оной митрополит Зосима и протоиерей, духовник великокняжеский. Сам великий князь Иоанн говорил преподобному Иосифу, что он знает, которую ересь держал Алексей протопоп и которую дьяк Федор Курицын, и действительно заметно существенное различие между изложением учения жидовствующих в книге Иосифовой «Просветитель» и другими о том сказаниями, современными прежде бывшему Собору. Еретики, судя по бывшим против них обличениям, отвергали Божество Иисуса Христа, называя его простым человеком, и потому не уважали таинств и постановлений церковных, отвергали почитание святых, поклонение иконам, не соблюдали постов и осуждали монашество; но все это проповедовал и Социн. Сходство же с иудейскими мнениями состояло в том, что еретики более держались Ветхого Завета, нежели Нового, и праздновали Пасху Иудейскую. Иосиф говорил, что они прямо ожидали пришествия Мессии и потому учили, что нужно следовать закону Моисееву. Почитать всех оглашенных в жидовстве, за прямо отпавших от христианства, не позволяют многие обстоятельства; однако опасность была чрезвычайная, по самой новости такого учения, которое внезапно пустило корни, ибо, как писал преподобный к брату своему Нифонту, епископу Суздальскому: «С тех пор, как воссияло солнце Православия в земле нашей, у нас никогда не бывало такой ереси. Ныне и в домах, и на дорогах, и на рынке иноки и миряне - все с сомнением рассуждают о вере, основываясь не на учении Апостолов, Пророков и Святых Отец, а на словах еретиков, отступников от Христианства, с ними дружатся и учатся одному жидовству». Странно, каким образом великий князь Иоанн, с такою ревностью вступавшийся за вероисповедание дочери своей в Литве, допустил бы в недрах своего государства и в самой столице расти лжеучению, явно разрушавшему все Христианство, если бы при самом начале проникнул он во весь его яд; но скрытность и двуличность, которою облекали свои мнения еретики, при их благовидном поведении многих вводили в обман, и нужно было светлое око Иосифа, чтобы его проникнуть. Лжеучителям благоприятствовало еще всенародное ожидание кончины мира с окончанием седьмого тысячелетия от сотворения мира; они называли наше летосчисление ложным, придерживаясь иудейского. Еще в дни святительства благочестивого Митрополита Геронтия, ревностный пастырь Новгородский Геннадий открыл снова злую ересь в недрах своей епархии и написал сильное против нее обличение в окружном послании к своей пастве. Геннадий называл новых еретиков Мессаллианами, потому что по примеру сих древних еретиков они скрывали свое учение; а между тем попы их, т. е. зараженные их учением из числа духовенства, служили литургии после употребления пищи, отпускали тяжкие грехи против правил церковных, издевались над Священным Писанием, искажали псалмы и пророчества, по преданию еретиков, придерживаясь одного десятисловия вместо евангельского учения. В Новгороде, где уже и прежде проявилось учение раскольников, известных под именем стригольников, которые осуждали все предания Церкви, легче было, нежели где-либо, утвердиться сей новой ереси, и потому наипаче старался обличать ее ревностный пастырь. Он первый донес о ней митрополиту Геронтию и великому князю Иоанну, и при самом начале Державный созвал Собор, на котором была торжественно осуждена эта еsресь. Он даже послал сына своего Василия в Новгород для прекращения оной на месте строгими мерами; но такой порядок действий прекратился вскоре после кончины митрополита Геронтия. Без сомнения, тайные происки людей духовных и светских, благоприятствовавших лжеучению, доставили после него кафедру первосвятительскую Зосиме, который, хотя и сам был вынужден осудить эту ересь на вторичном Соборе, в 1490 г., однако тайно ей покровительствовал и даже стеснял благонамеренные действия владыки Новгородского. Дерзость еретиков умножилась, когда миновался срок ожидаемой кончины мира, и они этим воспользовались для большего поношения веры православной. Новая пасхалия, составленная по соборному повелению архиепископом Геннадием для успокоения умов народных, не прекратила их волнения, и опасность росла со дня на день, потому что, казалось, неоткуда уже было ожидать помощи, так как истощены были все средства гражданские и церковные.

В столь крайних обстоятельствах владыка Новгородский обратился к преподобному Иосифу, зная его глубокую ученость; он издавна находился в дружеских с ним отношениях и неоднократно поручал ему надзор за делами церковными в области Волоколамской и сбор доходов, удаляя часть их на его новую обитель, так как она еще принадлежала к епархии Великого Новгорода. Посреди сей страшной бури мужественно выступил преподобный один ратовать за православие, потрясаемое и в палатах святительских, и при дворе великокняжеском; и здесь можно вполне оценить его заслугу, церковную и вместе государственную, ибо только одному избраннику Божию можно было столь твердо стать на страже веры вопреки всем препонам и отражать все волны ереси, нахлынувшей на Церковь. Посему и напрасны обвинения, падавшие на великого мужа за чрезвычайную его строгость, так как ему надлежало бороться с ересью, которая уже более двадцати лет укоренилась в России под покровительством людей сильных, при оскудении пастырей, когда лжеучители употребляли всякую хитрость для прикрытия своей лести.

Преподобный немедленно написал несколько слов против жидовствующих, в которых доказывал, что обещанный миру Мессия явился в лице Господа Иисуса Христа и есть Сын Божий по естеству, что воплощение его для нашего спасения ничего не заключает в себе, несвойственного Божеству, и так как уже пришел Мессия, то закон Моисеев должен быть отменен. Он также защищал почитание Святых икон и писания Святых Отец, на которые нападали еретики. Эти шестнадцать слов, известные под общим именем «Просветителя», доказывают глубокую начитанность Иосифа в предметах богословских, судя по многочисленным выпискам из Святых Отцов, и заключают в себе историю ереси, от ее начала до соборных действий. В последних главах он доказывает необходимость подвергать еретиков отлучению церковному и суду гражданскому, потому что безнаказанность усиливает их дерзость и наносит вред всей Церкви. Он говорит о священной обязанности всех православных объявлять правительству о появлении ереси, дабы не сделаться ее сообщником, свидетельствуя из примеров отеческих, что должно изучать свойства ереси и отступников в вере и что покаяние, вынужденное страхом наказания, не освобождает кающегося от казни.

Прозорливый поборник истины имел причины так говорить; в описании его жизни мы видим, что благочестивый иконописец Феодосий, сын свято почившего художника Даниила, сказывал ему следующее: «Однажды поверили покаянию одного из таковых еретиков и даже поставили его в священника; он же, отслужив литургию, возвратился домой, держа в руках потир со Святым Причастием, и вылил его в горящую печь. При этом совершилось страшное чудо: жена нечестивца, готовя себе яства в этой печи, увидала отрока в пламени и слышала голос: «Он меня предал нечестиво огню, а я предам его огню вечному». Этот случай еще более возбудил Иосифа писать Державному, дабы остерегался верить еретическому покаянию; но прежде всего преподобный озаботился об удалении тайного покровителя ереси, самого митрополита Зосимы, который говорил, что не должно осуждать ни еретика, ни отступника; а если кто дерзал обличать его за хульныя речи, того подвергал отлучению и лишал духовного сана или навлекал ему наказание от великого князя. Безбоязненный Иосиф не щадил его ни в своей книге «Просветитель», ни в посланиях к святителям и Державному, лишь бы обличилась ересь. Он молил брата своего епископа Суздальского Нифонта крепко стоять за Христа и Пречистую Его Матерь и все православное христианство и стоять за истину даже до крови, представляя ему блаженную участь исповедников веры Христовой. Яркими чертами изображал он бедственное состояние Церкви и вообще колебание в вере от неприязненных толков и покровительства Зосимы, у которого из дома не выходили еретики. Иосиф убеждал прервать всякое сношение с лжепастырем, внушая и другим не принимать от него благословения. Вскоре после сего послания Митрополит Зосима вынужден был оставить как бы добровольно престол и удалиться на покой в Сергиеву Лавру, но по смерти он не был удостоен поминовения с прочими святителями Московскими в неделю Православия.

И после его удаления оставались еще покровители ереси, между коими всех замечательнее был дьяк великокняжеский Федор Курицын; происками его назначен был в Юрьев, первостепенный монастырь Новгорода, архимандрит Кассиан, в котором еретики Новгородские нашли себе сильную опору и завели у него тайные собрания, ругаясь над святынею. Ревностный архипастырь Геннадий написал еще несколько обличений против иудейства, и обличенные им еретики бежали в Литву и в Германию, свидетельствуя тем, из какого места возникло их лжеучение. Преподобный же Иосиф написал к великому князю Иоанну сильное послание в обличении еретика Кленова, купеческого сына из Великого Новгорода, и просил лично Государя принять против еретиков строгие меры. Великий князь, стараясь извинять себя пред ревностным защитником православия, не скрывал, что знает о существовании ереси у протопопа Алексея и дьяка Курицына, и даже раскаивался, что прежде поступал с ними слабо; но говорил также, что Митрополит и епископы его уже в том простили, так как Иосиф прямо ему сказал, что если подвигнется на нынешних еретиков, то Бог простит ему и в прежних; однако же прошел целый год, а великий князь еще не принимал никаких мер. Тогда Иосиф решился действовать на него через его духовника Андрониевского и приступил окончательно к искоренению зла. В декабре 1504 г. созван был Собор против жидовствующих под председательством нового Митрополита Симона; присутствовал и преподобный и строго обличал дерзавших защищать лжеучение. Главные еретики были преданы казни, другие сосланы в заточение; некоторые хотели избежать наказания мнимым раскаянием, но Иосиф после двадцатилетнего продолжения ереси опытом доказывал, как непрочно такое покаяние и сколь вредно для Церкви послабление. Правительство, светское и духовное, действовало в этом случае не вопреки уставам церковным, но на основании законов Греческих против совратителей веры, и законы эти доселе обретаются в Номоканоне, или Кормчей книге.

Впрочем, это видно из жития Иосифа, писанного Топорковым: «Не о том печаловал игумен, чтобы градскою казнью наказывать еретиков, а о том лишь, чтобы не верили их льстивому покаянно и несходно затворяли их в темницу, дабы, вышедши оттоле, обманом опять не рассевали свою ересь, ибо уже не одно кратно бывали сему примеры, в продолжение многих лет». Ересь ослабела после Собора, но не вдруг истребилась, и настойчивость Иосифа оправдалась непрекращавшимися буйствами еретиков в Новгороде и даже в Москве. Между тем продолжался ропот на строгое определение градской казни за ересь, и ревнитель православия должен был защищаться против мирских нареканий. Даже собственный ученик его Дионисий, из князей Звенигородских, удалившийся в пустыню Вологодскую, писал против строгости сих мер великому князю Василию Иоанновичу. Иосиф защищал свое мнение в пространном послании к инокам, оправдывая действия правительства и говоря, что следует покоряться суду соборному и начальному Святителю. Спустя семь лет после Собора, по случаю новых еретических покушений, писал он опять к великому князю Василию два послания: чтобы не дал погибнуть православному христианству и царским своим словом искоренил бы плевелы, уже сорок лет возмущавшие православие.

И в других церковных делах своего времени принимал участие преподобный. В 1508 г. он был на Соборе, рассуждавшем о недвижимых имуществах монастырей, и в решении сего вопроса вместе с Серапионом, игуменом Троицким, старался согласить пользы Церкви и государства в разуме и добре, как говорит его жизнеописатель, «расчиняя лучшая к лучшим, смотря обоюду пользующая». Не думал преподобный при дружелюбных своих сношениях с Серапионом о тех несогласиях, которые должны были скоро между ними возникнуть. Три года спустя, Иосиф был опять приз-ван к совещанию о том, какие меры предпринять для прекращения беспорядков между вдовыми священниками и диаконами, многие оставались недовольными определением соборным, по которому запрещалось вдовым священнослужителям священнодействовать, если не хотят постричься в монашество; но Иосиф доказал, что такое определение не есть нарушение церковного порядка, что и в древние времена Соборы иногда дополняли прежние церковные определения, и мнение его принято было даже на последующем Стоглавом Соборе. Таково было влияние преподобного на современные важнейшие вопросы, в которых необходима была строгость по духу времени.

  Огорчения Иосифовы.

Не успел Иосиф утешиться водворением мира церковного, для которого столько трудился, как подвергся новым огорчениям внутри собственной обители, виною коих был князь Волоколамский Феодор Борисович. Позабыв любовь, завещанную ему родителем и братом к монастырю, столь благолепно устроившемуся в их отчине, Феодор начал приезжать туда с гордостью и требовать от келаря и казначея, чтобы снаряжались для него пиры и дары и держали бы при церквах вина и меда. Огорченный Иосиф послал к нему честных старцев, пострижеников из его же палат, известить его о данном обете всею братиею общего жития пред Господом и Пречистою Его Матерью и велел напомнить, что, если бы не просьбы и согласие его родителя князя Бориса, не водворился бы он в его отчине. Но князь Феодор не хотел и слышать о каком-либо противоречии; тогда преподобный возложил упование свое на Господа, князю же велел сказать: «Мы, Господине, не ради пиров пришли на сие место к отцу твоему, но дабы спасти души наши и молиться о вашей державе». Феодор же с досадою отвечал игумену, что если не хочет держать монастыря по всей его воле, то и шел бы, куда хочет. Иосиф не смутился столь жестокими словами, ибо и в радости привык не слишком радоваться, и в печали не предаваться печали, полагаясь во всем на судьбы Божии. Он начал помышлять о том, как бы удалиться и не дать место гневу княжескому. Но братия, узнав о его намерении, со слезами обступили авву, умоляя не оставлять их сирыми, ибо они ради его собрались в монастырь, положили в нем свои вклады на поминовение родителей и все свое оставили ради наследия благ вечных, а потому он даст ответ Богу, если с его удалением расхитятся их имущества и прекратятся поминовения о душах их родителей.

Тронутый сею мольбою братии, Иосиф решился на время утешить корыстолюбивого князя некоторою мздою: сперва послал к нему драгоценную икону, писанную знаменитыми художниками Андреем Рублевым и Дионисием, потом и мирские богатые одежды, оставленные постригавшимися, но тем не удовольствовался князь и требовал неотступно угощений. Это повергло Иосифа в глубокую думу, ибо, с одной стороны, боялся он осуждения, если оставит монастырь, а с другой - не мог далее переносить насилий дерзновенного князя, который похищал все, что было ему по нраву, и к честным старцам посылал страшные угрозы, похваляясь наказать их торговою казнью, хотя они были из царской палаты. Преподобный Иосиф, зная строгость церковную о соблюдении данного по душам родителей поминовения и  случаи обращения обителей к великим князьям от насилия удельных князей как на Руси, так и на Востоке, решился последовать примеру Сергиевой лавры, Толгского и Спасо-Каменного монастырей, которые в свое время прибегли под защиту державного князя. Однако хотел прежде известить о том своего владыку Серапиона, который был тогда возведен на кафедру Новгородскую из игуменов Сергиева монастыря, дабы он, услышав о насилиях, какие терпит от своего князя, благословил его просить высшего суда. Но посланный им старец Игнатий не мог достигнуть Новгорода по случаю свирепствовавшей там язвы и был остановлен в Торжке. Тогда, вынужденный крайними обстоятельствами, преподобный послал к Митрополиту всея Руси Симону честных старцев Иону Голову и Кассиана Босого просить его о ходатайстве у благочестивого Государя, великого князя Василия Иоанновича, принять в свое покровительство обитель для избавления ее от насилии с тем, однако, чтобы по миновании морового поветрия испросить о том прощения у своего владыки, ибо не от радости, но «от велия туги сие творил». Державный, посовещавшись с Митрополитом и боярами, на основании прежде бывших примеров приговорил взять под свою крепкую руку обитель Пречистые Богородицы, старцам же сказал, чтобы успокоили Иосифа относительно своего архиепископа, потому что не сам он отходил от кафедры Новгородской, но князь великий взял себе монастырь от насилия удельного князя и обещал уведомить о том владыку, как только минует земская невзгода.                                

Возрадовался Иосиф об избавлении обители своей от насилия лукавого человека. Князь же Волоколамский, исполнившись ярости, написал к владыке клеветную жалобу на Иосифа: что будто бы без его ведома он отложился от его престола. Архиепископ Серапион, не рассудив в первую минуту, по какой причине поступил так Иосиф, начал питать к нему неудовольствие; а между тем князь Феодор старался опять привлечь к себе преподобного, обещая изменить свои действия; но старец, провидя его козни, представлял ему, что это уже невозможно, потому что прогневаются и князь великий, и Митрополит. Когда утихло моровое поветрие, послал игумен честного старца с образом Пречистые Богоматери к архиепископу объяснить ему, по какой вине бил он челом Державному без его благословения, но владыка не допустил к себе старца. Огорченный таким поступком владыки, Иосиф сказал: «Если на меня гневается владыка, то образ Пречистой что сотворил ему и за что не допустил оный пред свои очи»? Тогда послал к Державному просить по данному им обещанию умиротворить его со святителем, и князь великий успокоил Иосифа, что владыка не имеет причины на него гневаться за отписание обители из удельного княжества к великому, разве только если имеет против него какие-нибудь личные огорчения. Но не прекратилась злоба князя Волоколамского; завистник преподобного, архимандрит Возьмищскаго монастыря Алексий похвалился князю, что наведет архиепископа на гнев против Иосифа, и действительно, обольстив богатыми дарами бояр Владычных, наветник внушил слишком доверчивому святителю наложить общее отлучение как на Иосифа, так и на него самого как бы под предлогом неудовольствия на всю область Волоколамскую, по жалобе князя за отпадение Иосифа. Архиепископ послал отлученную грамоту на Иосифа, которая постигла его во время тяжкой болезни, посреди Великой Четыредесятницы. Испуганная братия советовала игумену послать просить прощения у своего владыки; но Иосиф, покоряясь до времени его запрещению, хотя и неправильному, не дозволил себе, несмотря на тяжкую болезнь, приступить к приобщению Святых Тайн; однако и не хотел искать разрешения там, откуда последовало незаконное отлучение. «Вы не знаете правил церковных, - говорил он братству, - ибо связывавший вопреки канона, сам себя вяжет».

Он решился обратиться к высшему суду, но не спешил, ожидая что, быть может, сам собою одумается архиепископ и сознает свою неправду. Видя, наконец, что не смягчается его сердце, послал бить челом о своем отлучении к Митрополиту всея Руси как Первосвятителю и к Державному, который поставил его в столь неприятное положение, позабыв написать о том Серапиону. Великий князь спрашивал Иосифа, как он думает поступить в примирении своем с владыкою, и получил ответ, что старец полагается во всем на его волю, ибо не от него возникла причина гнева, и великий князь был уже раздражен против архиепископа за то, что в отлучительной грамоте он писал Иосифу: «Почему отдал свой монастырь в великое государство и, отступив от небесного, перешел к земному?» Государь упрекал за это выражение, для него оскорбительное, владыку Новгородского, говоря: «Что я точно земной, то я сам знаю, но почему же князь Феодор небесный?» По предварительному совещанию с Митрополитом, архиепископ был отрешен от епархии и вызван за сопротивление Державному в Москву, где был созван Собор в 1509 г. На Соборе не было Иосифа, дабы не казался он обвинителем. Митрополит и великий князь спросили архиепископа, по какой причине отлучил он своего игумена без всякого рассуждения. Серапион отвечал с огорчением: «Я не просил Державного, дабы послали меня на кафедру Великого Новгорода, и властен в своем чернеце вязать его и решить, когда тот, вместо подобающего терпения пред своим удельным Князем, искал покровительства иной власти». Великий князь и Митрополит, недовольные таким отзывом, судили архиепископа по всей строгости древних Соборов и за неправильное отлучение положили лишить его самого благословения и кафедры святительской. Благодушно возвратился Серапион к мощам преподобного Сергия и там провел еще многие годы в подвигах иноческих. Минутное облако, омрачившее его отношения с преподобным Иосифом, скоро миновалось; сам преподобный писал о святителе Серапионе, что всем его жаль, и был уверен, что ему не пришло бы на мысль отлучить его, если бы не наветы князя Волоколамского. Он просил прис-ных своих объяснить бывшему своему владыке правильность своих действий, и старанием обоюдных доброжелателей они примирились, получив взаимно прощение. Так сказано в житии преподобного, и даже при распознании истины умножилась между ними любовь паче первого. Смирился и виновник мятежа князь Феодор Волоколамский и, пред смертью испросив себе благословение у игумена, завещал село свое Буйгород в обиженную им обитель; он был в ней погребен подле отца и брата.

Миротворцем показал себя преподобный Иосиф и между державными, на души коих он имел благодетельное влияние, ибо он, как некогда Сергий, был руководителем Земли Русской. Однажды возникло неудовольствие меж братьями, великим князем Василием и Юрием Дмитровским, которого оклеветали перед Государем в тайных будто бы покушениях на его державу. Раздраженный Самодержец уже хотел схватить брата и посадить его темницу; но князь Юрий, во-время узнав том, успел укрыться в обители преподобного Иосифа. Клятвенно засвидетельствовал он перед игуменом свою невинность и со слезами умолял его, как отца, заступиться за него пред разгневанным братом, дабы сохранилось между ними благословение родительское и не было пролития крови христианской, хотя и чувствовал себя в силах противостать оружием. Иосиф прослезился и запретил ему противиться брату, но велел во всем показать послушание и смирение, преклонив голову пред Помазанником Божиим, ибо тогда лишь, несомненно, Господь возвестит его правду. Князь Юрий смирился, обещал потерпеть все от брата своего, даже самую смерть, но убеждал Иосифа обратиться лично к Государю и сказать ему слово истины. Воздохнул Иосиф и отвечал: «Веришь ли, князь, немощь моя столь велика, что я даже не в силах перейти через двор монастырский», - но князь продолжал заклинать его, говоря: «Повинен будешь в моей крови», - и, несмотря на свою немощь, подвигся Иосиф его слезами. Но едва только игумен отъехал несколько верст от обители, как нестерпимая боль принудила его возвратиться.

Весьма опечалился князь Юрий, полагая, что Иосиф не хочет быть ходатаем за него пред братом; когда же убедился в его немощи, просил святых старцев Кассиана Босого и ученика его Иону Голову ехать, по слову Иосифову, ходатаями за него в Москву. Игумен велел прочей братии молиться об умиротворении между князьями. Большое волнение было тогда в столице, потому что разнеслась молва, будто князь Юрий изменил великому князю; он сам, однако, последовал за старцами, но остановился под Москвою, избегая гнева. Бояре княжеские обрадовались приходу старцев в надежде на умиротворение. Когда вошли они в палату пред лице Державного, грозно воззрел на них великий князь и спросил о причине их пришествия, потому что провидел уже тайную его причину. Нимало не усомнился святой старец Кассиан Босой смело отвечать Державному: «Подобает прежде с кротостью допросить посланных и выслушать слова их, и, если окажемся в чем-либо виновными, тогда уже казнить по делам нашим, ибо вот мы на лице пред тобою». Державный смягчился и, встав со своего места, с улыбкою сказал: «Простите меня, старцы честные, я поглумился» - и, поклонившись им, спросил о здравии старца Иосифа; потом выслушал спокойно все их речи и возблагодарил Бога, внушившего игумену укротить великое зло. Он угостил трапезою старцев, немедленно послал за братом и примирился с ним; оба проливали радостные слезы, и бояре также плакали. До глубокого вечера веселился Василий с братом своим и с дарами его отпустил. Князь же Юрий, не заезжая в удельный свой город, прямо поехал в обитель преподобного; он пал к ногам Иосифа, называя его отцом своим и утешителем. Услышав же о молитвенных трудах, какие понесла вся братия ради его умиротворения, щедрою милостынею наградил каждого и записал обители село свое. А великий князь, отпустив с честью старцев, приказал поклониться от него Иосифу и в знак смирения снял пред ними венец свой, усерд-но благодаря за умирение Земли Русской.

Так близко было сердцу Иосифа все, что касалось его земной родины, что даже прозорливым духом провидел он и предстоявшие ей беды в самый час несчастной Оршинской битвы, на которой пало много православных воинов за Веру и Отечество. Святой игумен, сидя в келии, внезапно сказал брату, ему служившему: «Ныне, брат, за грехи наши много побито под Оршою православных; и действительно кровь там текла реками в этот несчастный день, 8-го сентября 1514 г. На такой духовной высоте стоял преподобный в последние годы своей жизни.

 Последние годы и чудеса Иосифа.

Заботы чадолюбивого старца простирались на всех, кто только к нему пристал. Уже в преклонные его годы был однажды сильный голод во всей окрестности, так что многие оставляли дома свои и бежали в иные города; поселяне толпами обступили обитель Иосифа, прося себе хлеба; их было до 700, кроме малолетних, и всех он велел питать келарю, а детей принять в странноприимницу, которая потом сделалась известною под именем Богораднаго монастыря. Чрез несколько времени пришел келарь объявить игумену, что не осталось более запаса, а казначей - что истощились деньги для покупки хлеба. Тогда преподобный велел занимать деньги и брать под расписку, чтобы только прокормить находившихся в монастыре, и никто не вышел оттуда голодным. Некоторые из братии стали роптать, говоря: «Безрассудна эта милостыня; нас переморит и их не прокормит». И так как трапеза оскудела от подаяния, то иные пришли даже с жалобою к игумену. Иосиф напомнил им, что слово Божие велит радоваться с радующимися и печалиться с печальными: «Ныне же пришло посещение Божие, или, лучше сказать, милость, призывающая грешных на покаяние. Посмотрите на толпу сию алчущую: не различного брашна желает она, подобно вам, а только лишь куска хлеба, чтобы хотя несколько утешиться от голода, и ради сего оставила дома свои, скитаясь по чужим местам; мы же в обетах иноческих обещались всякую скорбь претерпеть ради Царства Небесного, а теперь являемся нетерпеливы; но потерпите немного, покаемся в согрешениях наших, и Бог нас помилует». Братия приняла слово своего игумена не как от человека, но как от Бога, и каждый, возвратясь в свою келью, молил Господа и Пречистую Его Матерь о прекращении гнева и насыщении алчущих. И вот нечаянно сам державный великий князь Василий пришел в обитель на богомолье и милостиво утешил братию царскими своими брашнами. Узнав же, что Иосиф кормит столько народа, заимствуя деньги и хлеб, велел привезти из села своего запасов, сколько нужно было. Брат великого князя и его бояре, со своей стороны, прислали также обильную милостыню. Иосиф с всею братиею возблагодарили о сем Бога. Чувствуя оскудение телесных своих сил, преподобный написал к возлюбившему его Государю письмо от имени грешного чернеца Иосифа: «Божия, Государь, воля состоялась надо мною, и послал мне Господь немощь, так что уже с одра встать не могу и не могу править своим монастырем; и ты бы, Государь, Бога ради и Пречистой Матери Его, жаловал мой монастырь и после моего живота, как и при мне, и взял бы его под свою высокую державу, и о том бью тебе челом ныне со слезами: повели старшей братии заведовать обителью; по моему худому уму более всех сему пригожи старцы Кассиан Босой, Иона Голова, Арсений Голенин (князь Рязанский), бывший игумен Гурий (будущий архиепископ Казанский), бывший игумен Геронтий и еще несколько других. Не посылай нам, Бога ради, игуменов из чужих монастырей и чернецов не по мысли братии, дабы после моего живота жили бы, как при мне; неповинующиеся же пусть изгоняются из обители, в страх другим. Благословение Господа и Пречистые Его Матери да пребудет с тобою, твоим домом и царством». Великий князь, подвигнутый таким посланием, еще более стал радеть о его обители. Еще иную духовную грамоту написал к нему изнемогающий. Во имя Пресвятой Троицы передавал он обитель, дело трудов своих, и всю братию Богу Вседержителю и Пречистой Его Матери и благородному Христолюбивому Самодержцу всея Руси, дабы оградил монастырь, и кого назначит игуменом, тому повиновалась бы братия, соблюдая свято все постановления отеческие, а если кто воспротивится Уставу, да изженется. Устав сей, известный под именем духовной грамоты, состоит из тринадцати глав, в коих наставник благочестия иноческого говорит, что, предчувствуя близость своей кончины, решился написать правила, дабы каждый из братии знал свои обязанности. Правила эти заимствованы, большею частью, из древних постановлений, касающихся иноческой жизни, и подкреплены благочестивыми примерами и рассуждениями древних и новых подвижников. Тут все сказано подробно о благочинии соборном, трапезном и келейном, об одежде и обуви, о службах, о недержании хмельных напитков, о запрещении ходить с женами и детьми в монастырь, о ревност-ном хранении древними иноками Устава монастырского и об обязанности настоятеля и начальствующей братии. Одним словом, к деятельному своему примеру присоединил Иосиф и назидание для будущего, поистине будучи просветителем и в деле веры и в делах совершенства иноческого, как яркое солнце Православия, воссиявшее на тверди Русской.

Незадолго пред кончиною призвал к себе Иосиф старшую братию и сказал: «Господа мои, братия о Христе, сами видите немощь мою; лета мои проходят, день преклоняется к вечеру и ничего иного мне не возвещает, кроме смерти, и ныне вам говорю: изберите себе игумена по совету вашему и по обычаю монастырскому». Они же, услышав это, заплакали и едва могли проговорить от слез: «Ты, господине, ведаешь, кто на это дело великое способен, дабы иметь попечение телесное и духовное о толикам братстве». Игумен отвечал им: «Знаю, но не хочу сам избирать для того, чтобы вы после не роптали, что не по совету вашему поставлен игумен, или, если он будет действовать иначе, да не хвалится, что назначен Иосифом; посему лучше сами себе изберите игумена, дабы после меня вам жить безмятежно». Братия ради послушания приводили к нему то одного, то другого; но старец опять предложил им совещаться о том между собою, говоря: «Всех я вас знаю, вы же сами изберите себе по сердцу». И угоден был всем на совете старец нищелюбивый, пребывавший в посте и трудах, Даниил, который готовился отойти в иной монастырь на игуменство и впоследствии возведен был на кафедру всея Руси. Возвестили о том преподобному, и он одобрил их выбор, сказав избираемому: «Ты видишь, чадо, немощь мою и старость; братия избрала тебя на мое место, и я тебя благословляю; ты же не ослушайся обычаев сего монастыря и во всем держи совет с братьею; пребывайте во всем, как я вам написал и заповедал, а если получу от Бога милость, то и после меня не оскудеет обитель сия, подобно Кирилловой и иным».

Не прекословил Даниил избранию старцев, и, когда возвещено было о том Державному, велел он Митрополиту Симону поставить его в пресвитера и игумена. Преподобный часто призывал его, поучая как обращаться ему с братиею, и никому уже не велел ходить к себе за духовным советом, а все к новому игумену, дабы приучить учеников к своему отшествию: так мудро и прозорливо распоряжался он во всем. Потом пожелал облечься в великую схиму и, причастившись Святых Тайн, не дозволял уже никого к себе впускать, кроме разве крайней необходимости, ибо начинал весьма изнемогать. Братия носила его ко всякой службе в церковь, полагая в сокровенном месте, потому что не мог более сидеть. 9-го сентября (1515г.), на память Святых Богоотец, служили у него в кельи утреню, и, когда прочая братия пела в церкви исходную песнь «Святый Боже» после «Слава в вышних Богу», преподобный троекратно перекрестил лице свое и тремя дуновеньями, в честь Пресвятые Троицы, предал дух свой в руки Господа, которого возлюбил от юных лет. Всего жизни его было семьдесят пять лет, из коих пятьдесят пять пребыл в иночестве. С великим плачем погребла его братия по правую сторону в нижней церкви, под спудом, где  доселе почивают его мощи. Великий князь часто начал посещать обитель, заповедуя братии соблюдать Устав преподобного, который сделал его своим душеприказчиком.

Когда преставился преподобный, один из братии, Арсений, из рода князей Рязанских, много скорбя об утрате такого учителя, молил пламенно Господа, да дарует ему знамение, получил ли наставник его дерзновение пред Богом. Часто припадал он к гробу Иосифа, говоря ему как бы живому: «Не лиши меня сего ведения, отче». Однажды, когда молился в глубокий вечер Великой Субботы, впал он как бы в некое самозабвение, и ему предстал сам преподобный, говоря: «Арсений, что желаешь узнать: получил ли я милость от Господа?— Скоро и сам ты прейдешь от жития сего». В ужасе воспрянул инок и поведал о том видении на всенощной одному честному старцу; в пяток же Светлые недели разболелся и, чувствуя свое отхождение к Богу, принял святую схиму и приобщился Святых Таин. Мирно прощался он с плачущею братиею, прося их молитв,  когда пришел к нему в келью игумен Даниил, то, по исходном каноне, предал в мире дух свой Господу. Несколько дней спустя, один из иноков, Виссарион, прозванный по чрезвычайной своей простоте Селифонтом, узрел в ночном видении светозарную обитель, где за прекрасною трапезою сидели только двое: Иосиф и Арсений. «Брат Селифонт, - сказал ему Иосиф,-  не видишь ли, что Арсений приобрел себе лучшее?» Сам Виссарион после долгой, добродетельной жизни, предузнав свою кончину, велел приготовить камень для своей могилы и написать на нем предназначенный день, в который действительно и скончался. Такими подвижниками процветала обитель Иосифа.

Вскоре после кончины преподобного постригся в его обители некто из бояр именитых, Андрей Квашнин, на одре болезненном, и принял также имя Арсения; но, когда выздоровел, начал опять украшаться одеждами и требовал себе излишнее против братии, сожалея о том, что он оставил в мире, приводя в пример менее строгую жизнь иных монастырей. Игумен и братия старались успокоить волнение его духа, но после малой тишины он опять возмущался и решился, наконец, перейти в обитель Святого Кирилла; однако прежде хотел побывать у великого князя. Даниил послал вместе с ним к державному опытного старца. Добрый Государь принял их не с царским величием, а с кротостью хри-стианина, чтобы наставить на путь истины бывшего своего боярина. Пригласив на трапезу, беседовал он о том, как подобает иноку терпеть на своем обещании, но не успел убедить его возвратиться в обитель Иосифову и с миром отпустил в Кириллову. Когда же Арсений хотел там поклониться гробу преподобного, внезапно упал как мертвый и, когда пришел в чувство, едва мог двигать рукою и ногою. Был в обители старец жития крепкого Гурий, соблюдавший все заповеди преподобного Кирилла; он, видя болящего в таком крайнем положении, велел немедленно везти его водою в обитель Иосифову. Братия, обрадованная его возвращением, вышла к нему навстречу, далеко за ограду, и понесла его к гробу своего учителя; тогда только начал чувствовать Арсений вместе с сердечным сокрушением некоторое облегчение телес-ное: рукою мог он перекреститься и немного проговорить. Его отнесли в прежнюю келью, и мало-помалу здоровье его совершенно возвратилось, но он остался навсегда косноязычным. С тех пор Арсений пребывал в полном послушании игумена и посвятил себя на служение болящим, успокаивая их по возможности, разнося им пищу и терпя от них, Бога ради, всякое огорчение. Так потрудился он до блаженной своей кончины, и через десять лет после его преставления тело его обретено нетленным, по свидетельству самого описателя жития Иосифова, Вассиана Топоркова.

Были и другие знамения над гробом Иосифа. Архиепископ Великого Новгорода Феодосий говорил, что у него в Новгороде был священник, по имени Исаия, в церкви Иоакима и Анны, которого он взял с собою вместе с прочими клириками в Москву, куда поехал на Собор, при царе Иоанне Васильевиче. Исайя разболелся близ Волоколамска; архиепископ, бывший учеником и пострижеником преподобного Иосифа, предложил болящему зайти с ним в монастырь, где хотел поклониться гробу Святого; но Исайя, будучи нетрезвого нрава, начал говорить многие укоризненные слова на обитель и просил отпустить его прямо в Москву. Советом вражьим, несмотря на продолжение болезни, хотел он и на обратном пути в Новгород миновать обитель, но однажды, в сонном видении, предстала ему некая жена, в багряных ризах, и вместе с нею старец, украшенный сединами, невысокого роста. Она спросила болящего, почему не хочет идти в монастырь ее, называемый Иосифовым, - и, когда тот извинялся незнанием, указала перстом на стоящего старца, говоря: «Вот Иосиф со мною». Тогда раскаявшийся священник признал вину свою и молил архиепископа, чтобы дозволил ему ехать в обитель Иосифову и там окончить дни свои, ибо чувствовал приближение смерти. Достигнув монастыря, исповедал он свое прегрешение игумену, что осуждал святое место, и просил по-стричь его в схиму. Спустя несколько дней, причастившись Святых Тайн, в добром исповедании отошел к Господу.

Другой новгородец Корнилий, инок и начальник клириков, будучи любим от вельмож и бояр за свое сладкопение, увлекся суетностью и возлюбил плотское паче души. Странствуя по монастырям, посетил он и обитель Иосифову и, обличаемый строгим ее житием, начал укорять святое место за сию самую строгость; но Господь дал ему очувствоваться, и с раскаянием возвратился он в обитель. Чрез несколько дней опять стал смущать его помысел возвратиться на прежнее, но он боролся с помыслом, потому что был уже искусен в иноческих обычаях и в Божественном Писании, так что и все Давидовы псалмы мог читать наизусть. Однажды, стоя в церкви на клиросе, умилился душою при воззрении на икону Спасителя и молил человеколюбивого Владыку, чтобы спас его, ими же ведает судьбами. В тот же час разболелся он всем телом, и хотя жестокая болезнь исторгала у него вопли, но в течение десяти месяцев благодушно терпел Корнилий, имея непрестанно на устах молитву как некое врачевание. Он велел нести себя к гробу преподобного и там, после молебна при окроплении Святою водою, просил, чтобы приложили его всеми членами к самой деке гроба, с теплою молитвою к отцу Иосифу об исцелении, и совершилось над ним чудо: мало-помалу начал он креститься и двигаться; суставы его тут же при гробе стали укрепляться, и, спустя несколько времени, совершенно исцелился, во славу Господа и преподобного его угодника.

Инок Варнава в обители Иосифа, родом из города Зубцова, будучи одержим много лет лютым недугом, называемым черною немощью, много странствовал по Святым мес-там, желая избавиться от недуга, и даже облекся в иноческий образ. Он был отдан под надзор строгому старцу Боголепу и, когда однажды подвергся наваждению беса, приведен был старцем своим к гробу преподобного, где после пламенной молитвы получил совершенное исцеление. Другой инок Онуфрий, родом из Москвы, принявший иночество по случаю болезни, ибо весь был покрыт ранами и ослеп, так что водим был нищими для своего пропитания, пожелал успокоиться душевно и телесно в обители преподобного. Милостиво был он принят в Богорадную обитель и там начал часто припадать к гробу преподобного, умоляя его об исцелении. Когда же пели собором всенощную на память пришествия преподобного в дебри Волоколамские для создания обители и совершалась панихида, старец с верою вкусил немного кутьи, помазал освященным елеем свои язвы и глаза и внезапно прозрел. Со слезами начал он лобызать землю и гроб преподобного, отирая глаза его покровом, и через несколько дней, получив совершенное исцеление, просветился душою и сердцем; он был приставлен ходить за недужными и работал им не как человекам, но как самому Господу Иисусу Христу.

Много было иных знамении и исцелений от гроба преподобного, которые побудили, наконец, чтителей великих его подвигов на поприще иноческой жизни и в защиту Православия собрать сказания обо всех чудесах его, при жизни и по смерти явленных. По сим Божественным указаниям и Московский Собор (1578 г. декабря 20) причислил преподобного Иосифа к лику Святых и повелел в монастыре совершать ему службу. На Соборе же 1591 г. июля 1-го, служба, составленная преподобному Иосифу, была свидетельствована Патриархом Иовом, внесена в Минеи, и велено празд-новать повсюду его память. Мощи преподобного Иосифа доселе почивают под спудом в соборной церкви Волоколамского монастыря. Его память совершается дважды в году 9(22) сентября и 18(31) октября.

(См. Житие архиепископа Геннадия Новгородского, Житие архиепископа Серапиона Новгородского. – Сост.)


Тропарь, глас 5

Яко постников удобрение и отцев красоту, милости подателя, разсуждения светильника, вси вернии, сошедшеся, восхвалим кротости учителя и ересей посрамителя, премудраго Иосифа, российскую звезду, молящася Господу помиловатися душам нашим.

 Кондак, глас 8

Жития треволнения, и мятеж мирский, и страстная взыграния в ничтоже вменив, пустынный гражданин показался еси, многих быв наставник, Иосифе преподобне, монахов собратель и молебник верен, чистоты  рачитель, моли Христа Бога спастися душам нашим.