«Поскольку я рос в семье священника, то с "младых ногтей" понимал, что жизнь без Бога лишена всякого смысла». Беседуем со старшим сыном известного батюшки-блогера.
Есть такой известный в православной интернет-среде «батюшка-блогер» Геннадий Шкиль – херсонский священник, находящийся сейчас со своей большой семьей и частью прихожан в эвакуации в Ставропольском крае. Его яркая жизненная позиция и совершенно определенный взгляд на нынешние события известны многим, но не менее интересно узнать отношение к происходящему и членов семьи отца Геннадия, в частности его сыновей, а также о том, как возрасталось им в семье священника и как отразилось это на их собственных убеждениях и приоритетах. Предлагаем здесь рассказ о своей жизни, начиная с раннего детства и вплоть до вынужденной эвакуации в 2022 году из зоны обстрелов в мирное Ставрополье, старшего сына батюшки диакона Андрея Шкиля.
«Мой папа – священник»
Первые понятия о Боге появились у меня еще в самом раннем детстве, которое прошло в селе Малая Кардашинка на Херсонщине. Бабушка со стороны отца была верующей и пела на клиросе. Каждый вечер перед сном она уходила в отдельную комнату, а если это была летняя пора, то в другой дом и там молилась. Я, конечно, не особо понимал тогда, что она делает, но видя ее каждодневные молитвенные занятия, попросил и меня этому научить. Вскоре знал уже «Отче наш», а бабушка стала читать мне детскую Библию. Позже отец тоже начал петь на клиросе, и в доме у нас появился молитвенный уголок. Мы зажигали лампадку и всей семьей читали утреннее и вечернее правила.
Буквально с первых дней такой совместной молитвы резко повысилась моя школьная успеваемость, и когда учительница спросила, что такое со мной произошло и отчего это я вдруг стал едва ли не отличником, я ответил:
– После того, как мы начали дома молиться, все стало получаться само собой!
После того, как мы начали дома молиться, все стало получаться само собой!
Учительница рассмеялась, а вместе с ней и весь класс.
Само понятие о Боге было еще детским, наивным, но искренним и вполне правильным: есть Бог, Которого я не могу видеть, а Он меня видит, любит и во всем добром помогает.
Насколько помню, впервые в храм я попал, когда отец был еще певчим. Это было в Страстную Пятницу, вынос Плащаницы. В храме было много людей, через эту толпу я увидел гробницу и немного испугался, поскольку очень боялся покойников. Кто-то сказал, что там лежит Бог, Которого убили недобрые люди, и меня объяла ужасная печаль. Тот Бог, Который невидим, но Который всегда был рядом и любил меня, лежит теперь в гробу, и убили Его люди. Мне стало не только печально, но и страшно. Все подходили, прикладывались к плащанице, но в моем сознании там была не плащаница, а Сам Бог, и я боялся приблизиться. Стоял в отдалении до конца службы, пока ко мне не подошел отец. Увидев меня опечаленного, спросил, что случилось, Я ему все рассказал, а он говорит:
– Не бойся! Бог победил смерть и через три дня воскреснет!
Это меня значительно успокоило. Потом мы вместе пошли к плащанице, но я все-таки еще немного боялся и, когда нужно было приложиться, закрыл глаза, чтобы не увидеть распятого Бога.
Нужно сказать, что на стенах храма висели картины с изображениями последних дней Иисуса Христа – я визуально представил, через какие муки Ему пришлось пройти, и меня очень удивило, что несмотря на все это после воскресения Он продолжит любить всех людей и не отомстит за Свои страдания.
Ярко вспоминаются также времена, когда отец был уже священником и служил в соседнем селе, а я только учился пономарскому делу. Утром в воскресенье нужно было идти в тот отдаленный храм на службу, чтобы помогать отцу. Машины у нас не имелось, автобус ходил в неподходящее время, и отец, чтобы приехать пораньше и все подготовить, уезжал туда на моем велосипеде, а я шел пешком. Жили мы на противоположной окраине села, и требовалось пройти сначала все наше село, а потом и мост через Северо-Крымский канал, что уже было для меня огромным приключением, поскольку бабушка постоянно рассказывала мне про канал всякие страшилки, дабы у меня не возникало желания купаться там одному.
После того, как я переходил мост, вставала дилемма: продолжать путь по дороге – но это выходило намного дольше, – или идти по тропинке через поле подсолнухов. Эти подсолнухи вырастали выше моей головы – между ними можно было заблудиться, и там жили большие пауки, которых я опасался, но для экономии времени все-таки выбирал путь через поле, а вот обратно шел уже по дороге.
Отец убеждал меня не ходить на такое расстояние, говорил, что сам справится, а мне лучше пойти на службу в храм нашего села, но я уже не мог обходиться без этого соработничества. Мне нравилось служить пономарем – быть в чем-то полезным отцу, храму, а значит, и Богу.
Мне нравилось служить пономарем – быть в чем-то полезным отцу, храму, а значит, и Богу
Первая служба, которую помню, была, скорее всего, на мучеников Маккавеев, так как во время службы я вышел на улицу, а возле храма сидел человек и продавал свой мед. Я постоял возле него, у нас завязался какой-то разговор, и я похвастался, что мой папа – священник. Он улыбнулся, достал банку меда и сказал:
– Вот, передай это батюшке в честь праздника.
Я очень обрадовался и побежал к отцу в алтарь с банкой меда.
Восприятие отца как священника было само собой разумеющимся фактом. Он и до принятия сана являлся для меня образцом того, каким должен быть отец, муж и просто человек. Всегда позитивный – что бы ни произошло, – и всегда тяжело трудится, чтобы прокормить семью. До священства он работал учителем в школе, и вот днем – на уроках, а после них – или что-то по хозяйству делает, если лето, а если зима, то таскает тележкой «жужелицу». Так называли у нас остатки недогоревшего угля, который выбрасывается из печей после отопления. Жили мы бедно, и каждый день ближе к вечеру, с тележкой, переделанной из детской коляски, отец ходил к школьной котельной за этим отработанным угольным шлаком. Просеивал его, выбирал то, что еще способно гореть, и отвозил домой. Или идет в лесополосу и собирает упавшие сухие ветки, чтобы пополнить запасы топлива и чтобы в доме всегда было тепло. А когда принял сан, то старания его только усилились, потому что заботиться теперь нужно было уже не только о семье, но и о храме, о пастве.
Всегда быть при храме
И поскольку я рос в семье священника, то с «младых ногтей» понимал, что жизнь без Бога лишена всякого смысла. Также в раннем детстве появилось и осознание того, что мне нужно всегда быть при храме. Кем именно, я особо не задумывался – главное, быть полезным. Сначала пономарил, а когда у отца появился телефон с камерой, стал понемногу фотографировать службы. Отец в это время начал вести страничку храма, и фотографии оказывались как нельзя более кстати. Был я и уборщиком в храме, был и звонарем. Когда бригада золотила купола храма, залезал с ними на леса и вообще помогал, чем мог.
После школы поступил в налоговую академию, и поскольку перестал брать у родителей деньги, то в выходные дни вынужден был ездить на подработки. Работал на стройках, рыл траншеи, косил газоны в коттеджных поселках, в общем, стал очень редко бывать на службах. Несмотря на это, мне однажды настоятель храма, куда я зашел «случайно», предложил место пономаря.
К тому времени мы с Екатериной поженились, и год жили у ее родителей под Киевом – нужно было дождаться, пока моя супруга закончит университет. Рядом с их домом стоял вагончик, переделанный под храм. Я отправился туда, но с опаской, так как на Украине в те времена раскольники порой вешали на свои «храмы» табличку «УПЦ» – чтобы больше людей обдурить. Они могли также служить и проповедовать на разных языках: на украинском, на русском, на церковнославянском, и потому основным «триггером» для меня всегда являлось поминовение Святейшего. На службе я не услышал поминовения Патриарха и расстроился, но затем услышал поминовение блаженнейшего Онуфрия.
«Значит, это не раскольники», – догадался я, и, как позже выяснилось, храм действительно оказался каноническим. Настоятель произносил имя Святейшего тихо, поскольку «атошники» (те, кто воевал против народа Донбасса) не давали поминать Патриарха.
Когда я появился в храме во второй раз, священник, проходя во время каждения мимо, пригласил меня зайти в алтарь. Это меня удивило, ведь здесь я уж точно никому не мог быть известен. Зашел в алтарь, священник говорит:
– А ты чего там стоишь?
– Молюсь, – ответил я.
– А пономарить кто будет? Ты ведь сын священника? Пономарское дело знаешь, наверное?
Я ответил утвердительно, а он продолжает:
– Ну и отлично, будешь по возможности у меня пономарить. У нас тут только один пономарь, да и тот не всегда бывает.
Этот эпизод удивил меня в том плане, что я в очередной раз заметил: в какой бы храм ни пришел, Господь через священников зовет меня в алтарь.
В какой бы храм я ни пришел, Господь через священников зовет меня в алтарь
Позже, когда мы с Катей жили в Херсоне, я начал ходить в Свято-Духовский кафедральный собор. Там часто служил архиерей, и мне хотелось понять, в чем отличие такой службы. Но больше всего меня поразил там архидиакон Николай, который служил в соборе больше 26 лет и о котором я был наслышан еще в детстве от своего отца. Он мне рассказывал, как отец Николай его самого учил кадить и прочее. Мне очень понравилась диаконское служение, и я тоже захотел стать диаконом, хотя и осознавал, что петь красиво не умею.
На одной из епархиальных служб, куда приезжает все духовенство епархии, сослужил и мой отец. Я стоял в храме, вдруг выходит отец, подзывает меня и ведет к митрополиту Иоанну.
– Хочешь пономарить в соборе? – спросил митрополит и, выслушав мое согласие, благословил меня.
Вот я начал ходить алтарничать в собор. У них было примерно 20 иподиаконов и всего два пономаря – я стал третьим. Примерно через полгода меня взяли в иподиаконы и появился новый элемент моего облачения. Кроме подрясника и стихаря, добавился орарь – для меня это был воистину праздников праздник.
Немного позже архимандрит Вениамин (ныне епископ) благословил меня фотографировать все архиерейские службы – я стал иподиаконом-фотографом. А в конце лета, на службе праздника Преображения Господня, во время чтения Апостола архиерей вдруг спросил у меня:
– Диаконом будешь?
– Владыко, так я же ничего не умею: ни читать толково, ни петь, – растерялся я.
– Научишься! – сказал митрополит.
Меня переполняли эмоции. Это была невероятная радость – мне сообщили такую новость, да еще и в праздник Преображения!
После службы поехал в Голую Пристань, где отец строил храм преподобного Серафима Саровского, и попросил у него старый служебник, чтобы как-то подготовится. Когда сидел в автобусе, в голове промелькнула мысль о том, что Господь призвал еще одного мытаря – я ведь перед этим окончил налоговую академию.
В ночь на 24 августа 2018 года митрополитом Херсонским и Таврическим Иоанном я был рукоположен в диакона, а позже, вместе с братом Михаилом, поступил в семинарию на заочное обучение.
Методы воспитания
Скажу несколько слов о методах воспитания, которые применяли отец с матерью по отношению к нам, четырем братьям. Были они во многом стандартными: и кнут, и пряник, как говорится.
Впрочем, мы никогда не получали каких-то особо жестких «нахлобучек», в частности за плохие оценки, но если с успеваемостью все в порядке, то обязательно будет поощрение. Например, отец возил нас в Херсон на карусели. В противном же случае следовал серьезный разговор, отец объяснял, что хорошая успеваемость требуется в первую очередь нам, мы сами должны осознать, насколько успешно нам следует учиться, чтобы в итоге стать теми, кем хотим.
Так же и в отношении церковного служения: он пытался показывать нам пример, а мы уже сами решали, кем будем, когда вырастем. Это тоже значимый момент – с раннего детства нас учили принимать решения самостоятельно. Разумеется, поскольку мы жили в родительском доме, то обязаны были помогать не только в домашних хозяйственных делах, но и по храму, и бывать на службах. Однако отец никого не заставлял поступать в семинарию, становиться священником и прочее. Это понимание пришло к каждому из нас по-своему, но у каждого перед глазами постоянно был прекрасный пример – наш отец. В итоге сейчас мой брат Михаил – священник, я – диакон, средний наш брат Назар поет на клиросе, а самый младший Антон плотно помогает отцу в его интернет-миссионерской деятельности.
У каждого из нас перед глазами постоянно был прекрасный пример – наш отец
Поскольку мы росли в многодетной семье, то очередным важнейшим принципом воспитания являлся следующий: в случае каких-то провинностей виноватым считается старший. Что бы ни произошло, «по мягкому месту» получит и тот, кто натворил, и старший из братьев, который в этот момент находился рядом. Казалось бы, старший ни при чем, но это воспитывает чувство ответственности – если я старший, значит, за все отвечаю. Если Михаил оказывался старшим между теми, кто «натворил», – отвечал он, и т. д.
Мама, в свою очередь, перекладывала процесс основного воспитания на отца, тем более что мальчикам в большей степени необходимо мужское внимание, а сама редко вмешивалась. Такая иерархия наблюдалась и в семье бабушки, и, я так думаю, у прабабушек тоже. Ребенок ведь с детства воспринимает все семейные устои как должное и переносит их затем в свою взрослую самостоятельную жизнь. Мама в основном прививала нам, своим детям, трудолюбие. В селе был огород, и как же не хотелось там работать! Но всегда приходилось. Самая любимая пора – осень, когда весь урожай уже собран. Мы сгребали большую кучу листьев и всего, что осталось неубранным, поджигали и пекли в костре картошку. Ели ее горячей, разламывая и очищая от обгоревшей кожуры. На улице в такое время года обычно уже темно и прохладно, но очень уютно возле костра с картошечкой.
(Продолжение следует.)
