Мне все больше кажется, что я тогда увидел в храме первые шаги святого, который действительно станет добрым молитвенным заботником о земле нашей.
Первая исповедь
Я крестился поздно, в сорок один год, когда еще был коммунистом, секретарем партийной организации. Однако тогда, на волнах начавшейся перестройки и демократизации, было объявлено, что больше ни для кого нет запрета посещать храм, если к тому у человека есть душевное тяготение. Отчетливо помню свою первую исповедь. И это останется во мне навсегда. Но вовсе не потому, что она была первая. Хотя и это немаловажно. Представьте, сколько грехов я накопил за свои годы. Одному Богу ведомо. Более всего я боялся что-нибудь из гадкого в себе упустить, не назвать пред Господом.
А еще, стыдно сказать, беспокоился, что могу опоздать на свою первую исповедь и осрамиться. Так что накануне лег я пораньше. Завел два электронных будильника (вдруг в каком батарейка подсядет ночью). Лечь-то лег, да заснуть сразу не получалось. Полный ступор. Встал, попил горячего молока, наглотался таблеток валерианы – никакого результата. Как мертвому припарки. Слоников пересчитал с тем же успехом. Пока раздраженно запихивал себя в сон, вышел третий час ночи. Я уже отчаянно решил встать и дождаться утра с молитвословом – так и так надо до храма прочитать Последование ко Святому Причащению. Но тут я долгожданно ощутил вялость, какая всегда предшествует моему провалу в сон. И вот он наконец наступил. Только какой-то странный. Даже во сне боюсь проспать! И это меня страшно напрягает. Настолько, что я из сна слышу свой глухой стон в мире реальности, в котором лежу, раскинувшись на диване.
В тот момент, когда мое внутреннее напряжение достигло предела разрыва аорты, из глубины серо-черной мути сна ко мне начало приближаться нечто. Какой-то сгусток. Светлея на глазах, он как бы переформатировался. С ним словно происходило некое перетекание одной формы в другую. И вот я отчетливо вижу перед собой образ сияющей светлой женщины, словно окутанной новорожденным белоснежным облаком.
И вот я отчетливо вижу перед собой образ сияющей светлой женщины, словно окутанной новорожденным белоснежным облаком
Кажется, она улыбается. «Вставай, пора на исповедь», – говорит спокойно, кротко.
Я осторожно приоткрыл глаза. Разбудившей меня, само собой, рядом не было. Нигде не было. И быть не могло. По крайней мере, в том мире, в который я вернулся, проснувшись. Кто она?.. Я не рискну строить догадки. Все равно ничего не смогу объяснить. Слов для этого в нашем земном языке просто нет. Главное, что это было. Уже лет тридцать с тех пор прошло, а я все жду, что она, сияющая, приснится мне еще.
Заботник о земле Русской
Всякий раз на утреннюю службу я приходил в нашу церковь святых равноапостольных Кирилла и Мефодия одним из первых. Когда в храме еще малолюдно, можно неспешно, никому не мешая, обойти всякий уголок, молитвенно задержаться у каждой дорогой тебе иконы – с вразумительным чувством, должным помыслом и трепетом души.
Так было и в тот день. В кроткой полутьме храма здешние помощницы аккуратно, благоговейно протирали стекла икон, отскребали воск от пола, чистили подсвечники и зажигали лампадки. Радостно было глядеть на такую их смиренную старательность. Неспроста преподобный Серафим Саровский как-то проникновенно заметил:
«Нет лучше послушания, как послушание в церкви! И если только тряпочкой протереть пол в доме Господнем, то даже это маленькое дело у Бога превыше других добрых дел встанет».
А одна из женщин, как я недавно заметил, почти всегда со своим сынишкой приходит. Лет пяти. Видно, все никак не выхлопочет ему место в нашем садике. Такое у нас вполне возможно даже в эпоху демографического кризиса, если общаться с чиновником без барашка в бумажке. А судя по ее скромной одежде, даже при желании она вряд ли могла бы на взятку наскрести и по сусекам.
Так вот, пока она в храме молитвенно, ласково прибиралась, ее мальчик тоже нашел себе дело: стал на свои остренькие, тощие коленки (благо пол деревянный, не стылый), согнулся донизу головой, увенчанной не по-детски седым пятном на чубчике, и, зажмурясь, стал усердно шептать покаянно-строгим голоском: «Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Безсмертный, помилуй нас…»
Проходят ли певчие мимо коленопреклоненного ребенка – вздохнут с отрадной нежностью; пронесет ли алтарник увесистый потир, мягко поспешая, – около мальца шаг уважительно попридержит. А батюшка наш Павел, молодой розовощекий красавец, который для укрытия прелести своего лица устроил ему пышную завесу из могучей бороды и высоких усов, старательно наложил на ребенка крестное знамение – словно нарисовал его на седом чубчике. И перед тем как в алтарь бережно, тенью бестелесной просочиться северными вратами с добро-грустным ликом златовласого Архангела Гавриила, батюшка Павел с веселой, молодцеватой, простецкой искоркой в глазах на мальчугана по-отцовски обернулся: мол, трудись, трудись – мал золотник, да дорог.
– Как зовут вашего малыша? – тихо спросил я у его матушки, пока она бережно, влюбленно освежала белоснежной тряпицей стекло крепкого, добротного старинного киота иконы «Покров Пресвятой Богородицы».
– Глебушка…
– Извините мою суетную назойливость… Не игрушку ли ваш малец на Новый год просит у Господа? Тогда можно я в эту проблему вмешаюсь? Под видом Деда Мороза?
Она ссутулилась и торопливо отступила от меня за храмовую колонну. Даже, кажется, заплакала или крайне была к этому близка. В общем, она явно растерялась.
Смутился и я, тотчас машинально наложив на себя крестное знамение, чтобы, как говорят, «откреститься» от своей нечаянной досадной смелости. Да так это порывисто сделал, что замахом локтя чуть не выбил у нашего диакона отменно начищенную им медную келейную кадильницу, – он торжественно, с превеликим удовольствием нес ее в алтарь.
Отец Алексий улыбнулся.
– А вы разве про Глебушку ничего не слышали?
– То-то и оно… – вздохнул я.
– Чаще в храме бывать надо… – сокрушенно шепнул отец Алексий и с улыбкой приобнял меня, как бы трогательно раскаиваясь в своем прямолинейном обличении. – Про этого мальчонку все тут знают… Папашка его несносно пил, женушку поколачивал, Дарьюшку, нашу добрую помощницу. А как этот дитенок мало-мальски подрос да за непутевого папашку со слезами вот на этом самом месте помолился – так и отрезало у того баламутить. Другим вовсе человеком стал. На трех работах в трезвости тянет, чтобы семья бедности более не знала. А тут недавно бабушка Глеба в кому впала… Так он неделю с колен перед иконами не вставал, усердно молился – вот она днями в себя и пришла…
– Спаси, Господи! – вдохновенно вырвалось у меня. – Какая же теперь-то напасть у них случилась?
– Бог не по силам испытаний не дает… Семья Дарьюшки наладилась, но Глебушка молитвенной заботы никак не оставляет. Разве мало в мире горя?
Отец Алексий подался ко мне чуть ли не щекой к щеке, так что я от его лица даже тепло почувствовал – бодрое, ласковое.
– Отец Павел на днях мне такое шепнул… Вроде наш Глебушка у него спрашивал, а не будет ли греха, если ему для всего народа русского попросить у Господа облегчения?
Глебушка спрашивал, а не будет ли греха, если ему для всего народа русского попросить у Господа облегчения
– И что же батюшка ответил?
– Велел расти и учиться Закону Божиему.
Мы перекрестились и разошлись каждый по своим местам: диакон возрадостно мелькнул в алтарь, а я отступил на привычное место к своей колонне с иконой милой моему сердцу святой блаженной Ксении Петербуржской.
Наконец храмовый корабль благоговейно стеснился приспевшими прихожанами. Читались третий и шестой часы. Руки молившихся с одухотворенной бодростью мелькали в сумраке – по строгому афонскому обычаю, паникадило, похожее на нависшее над нашими головами огромное деревянное колесо, еще не зажигали. Мальчика за спинами я больше не видел до конца службы.
А вскоре и вовсе по обстоятельствам переехал в другой, неблизкий район Воронежа, приобвык ходить в тамошний Успенский храм.
Прошли годы. Только о Глебушке я поныне не забываю. Как он? День ото дня мне все больше кажется, что я тогда увидел в храме первые шаги святого, который действительно станет добрым молитвенным заботником о земле нашей. Как он теперь? Достаточно ли возмужал для подвига своего? Кажется, самое время ему пришло…
Сергей Пылёв
